«Сидел Кий на горе...»

«Первые века русской истории покрыты туманом неизвестности» — нечто в этом роде можно прочесть и в школьных учебниках, и в научно-популярных книжках, и в солидных монографиях, посвященных истокам и начальному периоду бытия древнерусского народа и его государства, которое мы называем Киевской Русью. И это банальное, в общем-то, выражение соответствует научной истине.
О жизни восточных славян с конца V — VI в. н.э., когда они начали складываться как этнокультурная общность (древнерусская народность), вплоть до середины IХ в., когда Киевская Русь стремительно появилась на мировой сцене, ученые знают очень и очень мало: в десятки, а то и сотни раз меньше, чем, например, о древних греках или римлянах первых веков нашей эры, отстоящих по времени от наших героев почти на тысячелетие…
Причина этого кроется вовсе не в нерадивости или недостаточности усилий историков, археологов, филологов, этнографов и других специалистов, уже более двухсот лет изучающих историю, культуру, искусство и быт восточных славян. Эта причина имеет объективно-научный характер. Ведь если история древних греков или римлян представлена множеством письменных источников (исторические, географические и естественнонаучные сочинения, литературные произведения, эпистолярия, эпиграфика и др.), то современные восточным славянам VI—IХ вв. памятники письменности практически отсутствуют.
Как известно, восточнославянское общество познакомилось с кириллической письменностью на рубеже IX и Х вв., распространилась же она к концу Х — началу ХI в., когда в Киеве, а затем в Новгороде и других крупных городах русского государства начали вести погодные записи событий, превратившиеся, по мнению академика А.А. Шахматова, в первый Древнейший (киевский) летописный свод 1037—1039 гг., а затем, вскоре древний Новгородский свод — около 1050 г. Первые русские летописцы отражают события VI — большей части Х в. сугубо ретроспективно, на основании только им известных источников. Судя по отрывочности и легендарности сведений, эти источники были малоконкретны. Поэтому их оказалось явно недостаточно для хотя бы самого общего последовательного воссоздания восточнославянской истории.

А что же источники иностранные? Одно время считалось, что долетописный период истории восточных славян отражен в Повести временных лет начала XII в. и в предшествовавших ей летописных сводах ХI в. – по сведениям иноземных, преимущественно византийских, источников. Некоторые из них называет наиболее вероятный составитель Повести временных лет Нестор. Например, повествуя о нравах и обычаях древних славян, он прибавляет к своему рассказу: «Говорит Георгий в своем летописании…»¹. Речь шла о знаменитой в средневековом мире византийской «Хронике» Георгия Амартола и неизвестного нам его Продолжателя. Ссылается Нестор и на другое византийское сочинение – «Хронограф». Ученые отыскали в текстах древнейших русских летописей отдельные заимствования и реминисценции из византийских «Хроник» Иоанна Малалы, «Летописца вскоре» константинопольского патриарха Никифора, западнославянского «Сказания о начале славянской грамоты» и некоторых других иностранных источников.
Но вовсе не на иноземных памятниках письменности основывались основные знания истории восточнославянского общества VI—IХ вв. у автора Повести временных лет. Исследователи летописания, в частности академики А.А. Шахматов и Д.С. Лихачев, обнаружили, что известия этих памятников отрывочны, зачастую слишком лапидарны, а то и неверны. Иностранные источники о многом умалчивают, обычно сознательно. Например, рассказ Повести временных лет о походе Аскольда и Дира на Константинополь частично построен на «Хронике» Продолжателя Амартола. Но в той «Хронике» не упомянуты Аскольд и Дир, другие русские князья. Вероятно, имена Аскольда и Дира «взяты русским переводчиком или переписчиком (византийской хроники. — Авт.) из какого-то другого источника (по-видимому, народного предания). Неясно, — пишет известный исследователь, — откуда почерпнул летописец хронологическое определение похода. Его нет у Продолжателя Амартола»². А ведь мы говорим о сравнительно хорошо отраженном в письменных памятниках, как отечественных, так иноземных, периоде древнерусской истории.
Во второй половине IX в. набирали силу процессы образования и общественно-экономического развития восточнославянской государственности. Русь уверенно выходила на историческую сцену, и это не могло не вызвать к ней интерес в средневековом мире. Что же тогда говорить о более ранних временах?!
Люди, мало осведомленные в области восточнославянской истории, всячески превозносят полезность знакомых им понаслышке известий византийских авторов Агафия, Менандра, Петра Патрикия и других (писавших в основном во второй половине VI в.) о славянах, в частности о тех из них, которые обитали на землях позднейшей Киевской Руси. Наиболее подробные сведения о славянах Северного Причерноморья, преодолевавших рубеж империи по Дунаю, сообщает византийский историк Прокопий из Кесарии. Даже в солидных научных трудах можно прочесть, будто бы благодаря сочинениям Прокопия ученые представления о восточнославянском обществе серьезно углубились. Однако это не так.
Стоит перелистать страницы главного по нашей теме сочинения Прокопия Кесарийского «Война с готами», чтобы убедиться, что известия о славянах носят в нем самый общий, во многом ошибочный и даже легендарный характер. В третьей части «Войны с готами» византийский историк описывает славянские племена как «часто меняющие место жительства», т.е. кочующие, самих славян – как людей «очень высокого роста и огромной силы», а их образ жизни – «грубый, без всяких удобств, вечно они покрыты грязью»³ и т.п. Перед нами обобщенный, так сказать, типичный образ варвара, основывавшийся на слухах и пересудах, которые бытовали в раннесредневековом византийском, не очень-то образованном обществе.
Эти и подобные им сведения Прокопия и других византийских писателей о славянах не только неконкретны, но и весьма тенденциозны и неверны. Автор вступительной статьи к изданию на русском языке «Войны с готами» З.В. Удальцова отмечает необъективность византийского писателя в отношении славян, преувеличение их жестокости, грубости, отсталости. Ошибочны и его сведения о кочевом образе жизни славян — в VI в. они были оседлыми.
Подобным образом изображают славян и другие византийские, а также европейские авторы VI—IХ вв. Как отмечал выдающийся чешский славист Л. Нидерле, «в древних источниках славяне описываются как народ здоровый, крепкого телосложения, сильный и закаленный переносить лишения, холод и жару. Однако этой оценке не следует придавать особого значения, так как она исходила от изнеженных слоев римского и византийского общества или восточных путешественников»⁴.
Как видим, иностранные источники не способны конкретизировать представления о восточных славянах VI—IХ вв. Сведения Нестора и других древнерусских летописцев об этом времени построены на иных свидетельствах.
Их сумела открыть наука Новейшего времени. Это — древние восточнославянские фольклорные предания, легенды, притчи, воинские песни, пословицы, поговорки. Не только у русского, но и у многих других народов истории письменной (в нашем случае — летописанию) предшествовала история устная: незаписанные прозаические и поэтические произведения. Осмысленные и обработанные летописцами фольклорные источники были положены в основу воссоздания восточнославянской истории многовекового периода в Повести временных лет и в других древнейших летописных сводах.
Эта увлекательная и поэтическая народная история в течение столетий слагалась в соответствии с законами устного народного творчества. Ей присуща передача событий и явлений исторического прошлого в художественно обобщенной форме, зачастую в виде символических образов. Устной истории важны были не конкретные факты или имена тех или иных персонажей, а общая, суммарная оценка происходившего. Поэтому в народных преданиях и легендах, отразивших историю восточных славян VI—IХ вв., содержится совсем мало имен и вовсе нет дат. Зато благодаря им стало известно об основании Киева тремя полянскими князьями-братьями Кием, Щеком и Хоривом, об истории расселения восточных славян, их героической борьбе с аварами и хазарами, об отважных походах русских дружин на Царьград, о государственной и военной деятельности Олега, Игоря, Ольги, Святослава и его сына Владимира⁵.
Вот почему этот очерк назван мною «Легендарные личности древнерусской истории». Недостаточно отчетливые образы исторических деятелей, о которых идет речь, сотканы преимущественно из народных преданий, легенд и воинских (дружинных) песен, а не из точных и конкретных свидетельств письменных исторических сочинений, хроник и летописей. Но это не означает, что интересующие меня личности не существовали в действительности. Речь о другом: насколько достоверно отражены они в летописных рассказах, построенных на фольклорных произведениях?

КИЙ

реди троицы легендарных государственных мужей Древней Руси — Кия, Аскольда и Дира — наиболее загадочной личностью представляется мне Кий. И дело не столько в почти непроходимой толще пятнадцати столетий, отделяющих его от нас, сколько в зыбкости летописных сведений о нем. В них, предельно скупых, Кий выглядит персонажем, почти полностью принадлежащим легенде.
Впервые он упомянут в явно фольклорном рассказе (помещенном во вступительных разделах Повести временных лет и Новгородского свода) об основании древнейшего восточнославянского града Киева. В земле могущественного племени полян «были три брата: один по имени Кий, другой — Щек и третий — Хорив, а сестра их была Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев. А Щек сидел на горе, которая ныне называется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по нему Хоривицей. И построили городок во имя старшего своего брата, и назвали его Киев. Был кругом города лес и бор велик, и ловили там зверей. И были те мужи мудры и смысленны, и назывались они полянами, от них поляне и до сегодня в Киеве»⁶. Этот рассказ помещен в недатированной части Повести временных лет, среди известий, относящихся к концу V — VI в.
Бросается в глаза явно фольклорный характер процитированного летописного текста. Его основные мотивы издавна распространены в мире: Кий заложил Киев, так же как Ромул — Рим (Rоma по-латыни), Коринф — город Коринф, а Кракус — Краков. Одна из древнерусских легенд, также попавшая в летопись, выводит наименование города Турова от легендарного основателя местной княжеской династии варяга Туры…
Скептическое отношение ученых к достоверности летописного рассказа о Кие, Щеке и Хориве еще более усилилось, когда они обратились к мотиву трех героев-братьев — легендарных основателей города, также чрезвычайно распространенному в устном народном творчестве многих народов мира. Древняя фольклорная традиция выводит все славянские народы от трех братьев-родоначальников – Руса, Чеха и Ляха. Известны также древнерусские легенды об основателях восточнославянских племен Радиме, Вятко и Дулебе.
Однако Нестор не ограничился приведенной выше историей об основании Киева, которую мы могли бы счесть заимствованием распространенного в Средневековье повествования о братьях — основателях городов и племен. На следующих страницах Повести временных лет он возвращается к жизнеописанию Кия и приводит уже конкретные сведения о нем. Внимательное изучение повествования о Кие привело академика Б.А. Рыбакова к выводу, что в своей основе оно опирается на исторические факты⁷.
Итак, продолжая свой рассказ об основателе Киева, Нестор с негодованием отвергает измышления новгородского летописца, будто бы Кий был не то простым лодочником — перевозчиком через Днепр, не то — еще менее почтенное занятие!— охотником-звероловом («зван бысть град великим князем во имя Кия, его же нарицают тако перевозника бывша; инеи же: ловы деяше около города»)⁸.
Подобным досужим обывательским рассказам Нестор противопоставляет логичную и осмысленную историю политической деятельности Кия, начинавшуюся словами: «Однако если бы Кий был перевозчиком, то не ходил бы к Царюграду…». (Впрочем, в одном из поздних летописных сводов конца XVI в. версия о Кие-перевозчике объясняется вполне убедительно: мол, у Киева был перевоз с одной стороны Днепра на другую, поэтому тогда говорили: «на перевоз на Киев». А имя Кия связали с тем перевозом и самим перевозчиком.)
Итак, Кий в рассказе Повести временных лет оказывается князем, посещающим самого императора Византии. Но почему же тогда новгородский книжник-летописец ХI в. стремился низвести до положения простого лодочника славного основателя Киева, которого некоторые древнерусские писатели более позднего времени сравнивали с Ромулом и даже с Александром Македонским? Вообще-то тенденция к демократизации происхождения и рода занятий первых русских князей присуща многим древнейшим памятникам устного народного творчества (на Псковщине еще недавно жила легенда о княгине Ольге, которая в юности была будто бы простой крестьянкой). Однако новгородский летописец отражал политические идеи и устремления местного боярства, силившегося избавиться от власти киевских князей, и стремился создать угодную этому боярству концепцию восточнославянской истории, ставя под сомнение будущую великую роль Киева на Руси путем непомерного возвеличивания своего города.

Упомянув, что Кий хаживал к Царьграду (Константинополю) и уже потому не мог быть простым перевозчиком, Нестор следующим образом развивает интересующую нас тему: «Кий этот княжил в роде своем и ходил он к царю, — не знаем только, к какому царю, — но только знаем, что великие почести воздал ему, как говорят, тот царь, при котором он приходил. Когда же он возвращался, пришел он на Дунай, и облюбовал место, и срубил небольшой город, и хотел обосноваться в нем со своим родом, но не дали ему близ живущие. Так и доныне называют придунайские жители городище то — Киевец. Кий же, вернувшись в свой город Киев, тут и умер»⁹.
Выражаясь современным языком, летописец Нестор поведал нам сложную и богатую событиями государственную биографию могущественного вождя полянского союза племен, дерзнувшего вступить в переговоры с самим византийским императором, а впоследствии предпринявшего смелую попытку закрепиться на Дунае — в ту пору северной границе Византии, уставленной крепостями. Но намерениям Кия воспрепятствовали, вероятно не без происков правительства в Константинополе, какие-то придунайские племена. Напрашивается мысль, что у подобной истории должна была быть прочная фактическая основа.
Здесь все же не обошлось без устного народного творчества. Вряд ли у Нестора имелись какие-либо документы или иные письменные источники, — иначе ему было бы известно имя византийского императора, который принимал Кия. Наш летописец, видимо, извлек рассказ о путешествии полянского князя в Царьград из народных исторических преданий. Не стоит удивляться поэтому, что Повесть временных лет не сохранила даже приблизительных сведений о времени, в которое жил князь Кий.
Как выяснилось сравнительно недавно, существует гораздо более древний источник, могущий пролить свет на ту эпоху. Речь идет о раннесредневековой армянской «Истории Тарона», содержащей сказание о трех братьях — Куаре, Мелтее и Хореане, основавших город в далекой стране Палуни¹⁰. Как не вспомнить землю полян и двух братьев – основателей Киева Кия и Хорива из Повести временных лет? Ведь в раннесредневековых восточных источниках Киев именуют Куябой или Куявой. Имена же средних братьев тождественны по смыслу: древнерусское «щек» и армянское «мелтей» означает «змей».
Подобно Кию, Щеку и Хориву, Куар, Мелтей и Хореан построили город на горе. В русском и армянском сказаниях имеются и другие сходные места, что вряд ли можно объяснить случайностью. Ученые пришли к выводу, что «История Тарона» приводит древнерусское предание об основании Киева, пусть в несколько измененном виде.
Наиболее вероятным временем создания «Истории Тарона» считается VI или VII в. Вероятно, тогда и проникло в Армению древнерусское предание об основании Киева. Существуют свидетельства источников о связях славян с народами Закавказья начиная с конца VI в. н.э. Следовательно, деятельность Кия можно отнести к периоду, предшествовавшему написанию «Истории Тарона», т.е. не позже VII в. Но нельзя ли уточнить столь приблизительную датировку? Историки попытались это сделать.
Исследование летописного предания о Кие в контексте славяно-византийских отношений конца V — VI в. позволило академику Б.А. Рыбакову предположить, что изложенный в Повести временных лет эпизод посещения Кием неизвестного Нестору византийского императора относится к началу правления знаменитого реформатора Юстиниана I (527—565 гг.). Вспомним известие летописца о приеме Кия греческим императором «с великою честью». Сходную, даже совпадающую в отдельных деталях с летописной, историю поведал уже упоминавшийся Прокопий Кесарийский в своей «Войне с готами», написанной в середине VI в. Он свидетельствует, что Юстиниан ласково обошелся с антским¹¹ военачальником Хильбудием и поручил ему защищать имперские рубежи по Дунаю: «На четвертом году своей единодержавной власти император, назначив этого Хильбудия начальником Фракии, поставил его для охраны реки Истра (Дуная. — Авт.), приказав ему следить за тем, чтобы жившие там варвары не переходили реку»¹².
Итак, славянский военачальник Хильбудий около 530 г. поступил на службу к византийскому императору. По-видимому, Юстиниан полагал, что отлично знавший обычаи и военную тактику славянских племен Хильбудий сможет успешно сдерживать их вторжения на северные земли империи. Поначалу так оно и было. Но вскоре дунайские славяне (по выражению Нестора, «близ живущие») напали на военачальника, не позволив ему утвердиться на Дунае.
Таким образом, в политической деятельности Кия и Хильбудия имеются схожие черты, — если только перед нами… не один и тот же человек! Из произведений византийских авторов (Прокопия, Менандра и др.) историки знают, что в царствование Юстиниана I славянских вождей с дружинами начали постоянно приглашать на службу, используя главным образом против своих соплеменников, — для охраны дунайского рубежа империи. Поэтому можно предположить, что Хильбудий мог быть одним из славянских военачальников, установивших дружественные отношения с Юстинианом и некоторое время (видимо, краткое) служивших ему в опасном деле защиты кордона по Дунаю. Быть может, он выступает в сочинении Прокопия под именем Хильбудия. Не исключено также, что слово «кий», означающее почти на всех славянских языках «палица, дубина, боевой молот», было даже не именем, а прозвищем удачливого славянского полководца. Ведь носил же прозвище Мартелл (молот) король франков Карл!
Пересказывая предание Повести временных лет о посещении полянским князем Царьграда, поздняя (ХVI в.) Никоновская летопись дополняет его сведением, что Кий ходил на византийскую столицу «с силою ратною». Источник этой записи неизвестен, но многие исследователи относятся к ней с определенным доверием. Еще русский историк ХVIII в. В.Н. Татищев толковал эти слова как указание на то, что Кий предпринял военный поход на византийскую столицу. Не настаивая на подлинности сообщения Никоновской летописи, отмечу его смысловое соответствие рассказу Нестора о Кие: столкновение полянского князя с дунайскими племенами могло произойти во время похода Кия на Константинополь, даже по окончании его службы у Юстиниана.
Быть может, какие-то детали политической биографии Кия отражены в византийском агиографическом памятнике «Чудеса Димитрия Солунского», осветившем, как полагают ученые, события первой половины VII в. В нем повествуется о том, как вождь прикарпатско-дунайских славян Кувер (вспомним Куара из «Истории Тарона»!) восстал против поработивших его страну тюрков-авар и, потерпев поражение, вместе с остатками войска укрылся в Византии. Как и Кий, он посетил императора в Константинополе, предпринял попытку закрепиться на Нижнем Дунае и даже захватил некоторые византийские владения, среди них — большой и богатый город Фессалонику (по-славянски — Солунь). Но Куверу не повезло, он погиб, вероятно, вскоре после овладения Фессалоникой.

Святилище Перуна под Новгородом (реконструкция)

Вряд ли Кувер был Кием, как думали некоторые историки в далеком и недавнем прошлом. По-видимому, Кий оказался предшественником Кувера, возможно, его предком, а уж народная молва попросту объединила сходные эпизоды их военной деятельности. Как бы там ни было, синтез известий отечественных и византийских источников позволил предположить, что полянский князь по имени Кий действительно состоял на службе у одного из византийских императоров (вероятнее всего, Юстиниана), попытался на свой страх и риск утвердиться на северном рубеже этого государства, но потерпел поражение.
Зримым итогом княжения Кия в земле полян оказалось основание будущего стольного града Древней Руси. Результаты археологических исследований подтверждают общую датировку деятельности Кия последними годами V — первой третью VI в. Киевские археологи выявили остатки укреплений, нашли византийские монеты и прочие памятники материальной культуры второй половины V — VI в. в древнейшем историческом ядре Киева, а это позволяет отнести сооружение летописного «городка Кия» к концу V — первой половине VI в.¹³ Вероятно, заложив свой «городок» еще в юности, Кий через несколько десятилетий, будучи уже пожилым человеком, посетил Царьград, поступил на службу к Юстиниану I, а потом попытался, пусть и неудачно, захватить северные владения Византии. После чего, по свидетельству Нестора, Кий вернулся в свой город на Днепре, где и нашел последнее убежище.
На сообщении о смерти Кия обрываются известия отечественных источников о первом городском центре Руси. Повесть временных лет — основной источник — вспоминает о граде Киеве лишь с 852 г., когда строго по годам начинает излагать события восточнославянской истории. Между тем, два с лишним столетия, минувшие после кончины Кия, не могли пройти бесследно для этого города, да и для истории восточных славян вообще. Обособленные союзы племен постепенно объединились вокруг Киева в первое государственное объединение восточных славян, а сам город превратился в средоточие ремесел и торговли, политической, культурной жизни древнерусской народности, интенсивно складывавшейся в то время. Сохранившиеся письменные и археологические источники VI — первой половины IХ в. не смогли с необходимой ясностью осветить процессы и явления развивавшегося в то время восточнославянского общества. А это развитие привело к образованию первого славянского государства в Поднепровье с центром в Киеве. Это небольшое Киевское княжество оказалось для мирового сообщества неожиданно сильным, что и выразилось в первом масштабном походе Руси на Византию под водительством Аскольда.

АСКОЛЬД

В 860 г. случилось событие, получившее исключительно высокую оценку у древнерусских летописцев: «Когда начал царствовать Михаил¹⁴, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом. Вот почему с этой поры начнем и число¹⁵ положим»¹⁶. По мнению Нестора, поход на Царьград знаменовал начало древнерусской истории, был ключевым событием в жизни Киевского княжества. Современная историческая наука разделяет это мнение.
Хронология Повести временных лет, Новгородской первой летописи младшего извода и происходящих от них позднейших летописных сводов вплоть до первых десятилетий XI в., когда на Руси началось летописание, нуждается в корректировке. Нестор и другие летописцы XI—XII вв. восстанавливали события предыдущих столетий, пользуясь, как было сказано, устными, фольклорными источниками, в которых даты отсутствуют вообще. Вот почему оказались неверными в летописях и год первого известного нам из отечественных источников похода Руси на Царьград, и время вокняжения в Киеве Аскольда. Действительно, Нестор датирует его утверждение в этом городе 862 г., тогда как из иностранных источников узнаем, что еще за два года перед этим русский флот под предводительством Аскольда совершил свой знаменитый поход на Константинополь.
Кто же такой был Аскольд? Сведения о нем древнерусских летописей кратки и неясны. В Повести временных лет читаем, что, когда Рюрик вокняжился в Новгороде в 862 г.¹⁷, «было у него два мужа, не родственники его, но бояре, и отпросились они в Царьград со своим родом¹⁸. И отправились по Днепру, и когда плыли мимо, то увидели на горе небольшой город. И спросили: “Чей это городок?” Тамошние же жители ответили: “Были три брата Кий, Щек и Хорив, которые построили городок этот и сгинули, а мы тут сидим, их потомки, платим дань хазарам”. Аскольд же и Дир остались в этом городе, собрали у себя много варягов и стали владеть землею полян»¹⁹.
Современные историки считают, что с конца VIII — начала IX в. выходцы из Скандинавии, купцы и воины, начали приходить на Русь, спускаться по Днепру и утверждаться в Среднем Поднепровье. На русских землях их называли варягами, в Западной и Южной Европе — норманнами. Наряду с Киевом, варяги угнездились тогда в Полоцке и Турове, а также в нескольких других меньших городках. Варяжское поселение открыто археологами близ села Шестовицы возле Чернигова.

Вне сомнения, Аскольд и Дир были скандинавами. Однако поздние компилятивные русские летописи (XVI—XVII вв.), переосмысляя древнерусскую историю в угодном царям и боярам псевдопатриотическом духе, трансформировали Аскольда с Диром из варягов в славян. Никоновская летопись изменила даже форму имени Аскольда на Осколд (от русской речушки Оскол!). Однако оказалось невозможным с авторитетными русскими и иностранными источниками в руках отрицать ни скандинавские имена, ни скандинавское происхождение Аскольда и Дира²⁰. Для истории важным представляется совсем иное: утвердившись в Киеве, Аскольд сделался полянским, местным князем и действовал в интересах восточных славян.
В древнерусских летописях Аскольд и Дир всегда выступают и действуют вместе. Но большинство современных историков сомневаются в том, были ли они на самом деле братьями или просто современниками — и даже в самом факте существования князя Дира. В сравнении с Аскольдом образ Дира в источниках представляется совсем нечетким. Вероятнее всего, его имя внесли в летопись много позднее имени Аскольда, потому что в описании будто бы совместно осуществленных этими князьями походов на Византию в Повести временных лет использовано единственное, а не двойственное число: «иде Аскольд и Дир … и приде»²¹, тогда как по правилам грамматики должно было бы быть: «идоста Аскольд и Дир на греки, и придоста…».
Поэтому есть весомые основания полагать, что поход на Византию 860 г., известивший о выходе Руси на мировую арену, был предпринят одним лишь Аскольдом. Об этом, как только что упоминалось, свидетельствует и Повесть временных лет, употребившая глагол «идти» в единственном числе: «Отправился Аскольд и Дир на греков и пришел туда в 14-й год царствования Михаила. Царь же (император Византии. — Авт.) был в это время в походе на агарян²² и дошел уже до Черной реки, когда епарх²³ прислал ему весть, что Русь идет походом на Царьград. И возвратился царь²⁴. Эти же вошли внутрь Суда²⁵ и осадили Царьград двумястами кораблей»²⁶.
Отчаянно смелый поход дотоле никому не известных русов на столицу «мировой империи» средневековья произвел большое впечатление. Это событие потрясло гордых византийцев, смотревших свысока на другие народы. О внезапном вторжении русского флота в, казалось бы, неприступную константинопольскую гавань, вход в которую надежно запирался гигантской железной цепью, повествует глава византийской церкви патриарх Фотий и другие современники²⁷. Достаточно легендарный, основанный на фольклорных источниках краткий рассказ о походе Аскольда на Царьград содержит, как было сказано, Повесть временных лет.
Суммируя сведения известных современной науке письменных источников, можно представить поход киевской рати на Константинополь следующим образом. Весной 850 г. император Михаил III во главе 40-тысячного войска двинулся в глубь Малоазийского полуострова, дабы дать отпор вторгшимся арабам. Тогда же он послал греческий флот к острову Крит для обуздания пиратов, грабивших византийские корабли в Средиземном море. Для обороны столицы был оставлен немногочисленный гарнизон во главе со старым адмиралом Никитой Орифой. Кучки воинов было явно недостаточно для защиты многокилометровых городских стен. Уповали, вероятно, лишь на мощь этих гигантских, создававшихся и совершенствовавшихся в течение нескольких столетий укреплений.

«Разные языки (народы) дань дают Руси» Миниатюра из Радзивилловской летописи

В это крайне неблагоприятное для Константинополя время Аскольд и нанес свой молниеносный удар. Случайно ли был выбран момент для нападения? Полагаю, нет. Летопись Нестора упоминает, что киевский князь предпринял поход лишь тогда, когда император увел войско из столицы. А какой-то древний источник Никоновского свода сообщает, что Аскольд и Дир «слышали» о войне Византии с арабами и только потому пошли на Царьград. В связи с этим большинство историков Нового времени сошлись на предположении, что Аскольд знал о внешнеполитических трудностях и слабости войска империи. Авторитетный исследователь летописания М.Д. Приселков высказал смелую гипотезу, будто бы русы вступили в военный союз с арабами и согласовали с ними свои стратегические планы. И. Свенцицкий полагал, будто поход русов на Царьград стоял во взаимосвязи с антивизантийскими планами руководителей Болгарского царства. Мое предположение выглядит, кажется, более скромным: удачный выбор времени для осады Константинополя Аскольдом можно объяснить наличием в городе его осведомителей.
В одной из византийских хроник («Брюссельской») приводится точная дата нападения русов на Константинополь: 18 июня 860 г. Ранним утром русские ладьи вторглись в бухту Золотой Рог, — преграждающая вход в нее цепь почему-то оказалась ненатянутой, — и высадили десант, сразу приступивший к осаде циклопических стен столицы. Вскоре подоспела и пешая рать из Киева. Тогдашний византийский патриарх Фотий в «Окружном послании» эмоционально передал ощущения осажденных при виде грозных врагов: «Народ вышел от страны северной … и племена поднялись от краев земли, держа лук и копье, они жестоки и немилосердны; голос их шумит, как море». Не следует особенно доверять словам патриарха о жестокости и немилосердности русов — подобными стереотипными выражениями в византийской ораторской прозе было принято характеризовать любого врага, даже недавнего союзника. В приведенном отрывке историку важно впечатление очевидца.
Император Михаил III (о чем сообщает и Повесть временных лет) оставил идущее против арабов войско и не без труда проник в осажденный русами Константинополь. Он попытался организовать оборону. Положение осажденных было трудным. В своей второй проповеди Фотий вспоминал, что «город едва … не был поднят на копье», как в старину называли взятие крепости штурмом.
И вдруг внезапно, без видимых причин после недельной осады русские воины начали отступать от стен Константинополя. Повесть временных лет приводит по этому случаю красочную легенду: «Царь же с трудом вошел в город и с патриархом Фотием всю ночь молился в церкви святой Богородицы во Влахернах²⁸. И вынесли они с песнями торжественную ризу святой Богородицы и омочили в море ее полу. Была в это время тишина, и море было спокойно, но тут внезапно поднялась буря с ветром, и великие волны разметали корабли язычников русских, и прибило их к берегу и переломало так, что немногим из них удалось избегнуть этой беды и вернуться домой»²⁹.