Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы

Александр Мыльников

Часть І. Представления об этнической доминации

Глава 2. Русские

В ученой мысли раннего Нового времени этот этноним воспринимался далеко не так, как стал восприниматься несколькими столетиями позже. При реконструкции существовавших тол­кований возникает по крайней мере три взаимосвязанных вопроса: каковы были представления, во-первых, о происхождении и семанти­ке, во-вторых, о пространственной локализации и, в-третьих, об этническом содержании такого обозначения?

Происхождение и семантика

В «Лексиконе» Цедлера приводились две главные версии. Со­гласно первой, этноним «русские» возник от имени Руса, бра­та Чеха и Леха (статья «Russus») [Zedler. Вd. 32. S. 1975], согласно второй — «от славянского слова “Rosseje”, означающего даль­ность и широту рассеяния народа» (статья «Russen») [Zedler. Вd. 32. S. 1899]. В действительности таких версий к началу XVIII в. было вы­двинуто гораздо больше, причем лишь одной, «варяжской», восходив­шей к древнерусскому летописанию, была уготована долгая жизнь.

В трактовке этнонима обнаруживались черты своеобразного смы­слового синкретизма, когда две и более версий, с логической точки зрения противоречивых, а иногда и исключавших друг друга, сосуще­ствовали, перекочевывая из предшествующих трактатов в последую­щие, причем их авторы стремились не отдавать предпочтения какой-то одной гипотезе. Так было, конечно, не во всех случаях, но доста­точно часто.

Этноним «русские»/«рутены» к имени мифологического Руса из западнославянской легенды возводили, например, Длугош и Меховский [Dlugoss 1615. Р. 2]. Последний одновременно, отождествляя хо­ронимы «Руссия» и «Роксолания», полагал происхождение этнонима «рутены» от названия сарматского народа роксолан [Меховский. С. 94]. Близкие этим взгляды высказывали представители немецкой истори­ческой мысли начала XVI в. Со ссылками на Плиния и Страбона, как синонимические рассматривал понятия «Руссия», «роксоланы», «роксаны», «роксы» Кранц [Krantz 1519. Р. 4—5]; о «рутенах или роксола­нах» писал географ и астроном Иоганн Боемус (1470—1549) [Boemus 1520. F. 47], сочинение которого, в том числе в различных обра­ботках, позднее использовалось многими историками. Итальянский католический историк церкви Цезарь Бароний (1538—1607), имевший авторитет и в славянском мире, посвятил специальный трактат происхождению «рутенов». Этот термин (Ruthenorum, Ruthenos) он произ­водил от имени древнего народа Roxolani, в названии которого, по его мнению, буква «х» (икс) постепенно была заменена двойным «ss» (эсэс), вследствие чего Roxolani («роксоланы») превратились в Rossolani («россоланы»), что по-гречески писалось как Rossi («россы»), а по-латыни как Russi («руссы»). Соответственно этому, продолжал Ба­роний, обширные территории Европейской Сарматии от Волги, Азовского и Черного морей до Карпат, Польши и Балтики стали именоваться Роксоланией (Roxolania) или Руссией (Russiа) [Baronius 1598. Р. 1-3; Ibid. 1602. Р. 541].

Комментарий Барония заслуживает внимания в связи с существо­вавшей практикой немецкоязычных авторов XVI—первой половины XVIII в. переводить термины «Русь», «Россия» то как «Ройсен» (Reusen), то как «Руссия» (Russiа), «Руссланд» (Russland), то есть «стра­на руссов».

Существование разнообразных толкований на этот счет дало ос­нование еще австрийскому путешественнику и дипломату барону Зикмунду Герберштайну (1486—1566) заявить: «О происхождении слова „Рус­сия" существуют разные мнения». Следовавшие за этим рассуждения примечательны не только сжатым обзором важнейших домыслов на­счет смысла слов «Руссия» и «русские», но и версией, к которой сам автор склонялся.

Обращаясь к происхождению названия «Руссия», Герберштайн писал: «Одни утверждают, будто она получила имя от некоего Русса (Russus), брата или внука Леха, князя польского, который якобы был и князем Руссов; по мнению же других, ее имя происходит от одного очень древнего города, по имени Русс (Russum), недалеко от Новго­рода Великого»; далее, сообщал Герберштайн, по словам некоторых, она получила имя от смуглого цвета ее народа (1) . «Большинство же полагает, что Руссия получила название чрез изменение имени, от Роксолании. Но Московиты отвергают мнения лиц, утверждающих это, как несогласное с истиною, полагая, что их страна издревле называлась Россейя, как народ рассеянный или разбросанный; на это указует и самое имя ее». И далее Герберштайн со всей определенностью подчеркивал: «В самом деле, Россейя на языке русских значит разбросанность или рассеяние, что истинно, об этом с очевидностью свидетельствуют разные народы, и доселе еще перемешанные с жите­лями ее, и различные области, повсюду смешанные друг с другом и взаимно пересекаемые. Далее, читавшим Св. Писание известно, что словом “разбросанность” пользуются даже и пророки, когда они го­ворят о рассеянии народов. Все же находятся люди, которые почти на таком же основании выводят имя Руссов от Греческого и даже от Халдейского корня, именно от течения, по гречески “роус”; или, так сказать, от распрыскивания по каплям, по арамейски Resissaia или Ressaia» [Герберштейн 1908. С. 1]. Важно отметить, что Герберштайн рассматривал Руссию широко, фактически как совокупность древних восточнославянских земель, лишь оказавшихся к XVI в. разделенны­ми политическими границами. «Из государей, которые ныне повеле­вают Руссией, — отмечал он, — первый великий князь Московский, владеющий большей ее частью, второй — великий князь Литовский, третий — король Польский, который ныне властвует и над Литвой» [Герберштейн 1908. С. 3]. В авторизованном немецком издании 1557 г. этот пассаж звучит (в русском переводе) так: «Руссией владеют ныне три государя; большая ее часть принадлежит князю Московскому, вторым является великий князь Литовский, третьим — король Польский, сейчас владеющий как Польшей, так и Литвой» [Герберштейн 1988. С. 59]. Австрийский наблюдатель констатировал результат раз­дела в XIV в. между Великим княжеством Литовским и Польским ко­ролевством западных земель бывшей Киевской Руси, соответственно обозначенных в договоре как «Русь, которая подчиняется королю» и «Русь, которая подчиняется Литве» [Толочко 1993. С. 4].

1 Сходные домыслы приобрели в дальнейшем ряд причудливых модифика­ций. Вот одна из позднейших, относящаяся к 30—40-м гг. XVIII в.: «Россия полу­чила свое название от одного древнего русского слова „Рус" (Rus), которое озна­чает рыжий (rohtshell) или краснобурый (rohtbraun) цвет, поскольку старинные обитатели (этой страны) имели рудожелтые (rohtgelbe) волосы и краску на лице». Этот вариант толкования я обнаружил на одном из листков с критическими заме­чаниями, вплетенных в монографию немецкого историка-правоведа Георга Кри­стиана Гебауэра (1690—1773) «Основы обстоятельной истории важнейших евро­пейских империй и государств» (1733). Запись сделана рукой неустановленного автора и находится в экземпляре книги, принадлежащей вольфенбютельской Библиотеке им. герцога Августа (шифр: Gb 107) (Gebauer)

Кроме версий, с которыми Герберштайн, скорее всего, познако­мился по латинским трактатам Меховского, связанных с «праотцем» Русом (к этому он относился явно скептически) и с роксоланами, он упоминал и другие домыслы. Один из них, о происхождении этнони­ма «русские» от названия города Старая Русса, был выдвинут Децием [Decius. P. 6, 8]. Спустя несколько десятилетий Стрыйковский в ру­кописи альтернативного труда специально подчеркивал факт такого заимствования. Он отмечал, что Старая Русса, «это древнейшее мес­течко, которое прежде было главой всей Руси, находится в 12 поль­ских милях от Новгорода Великого» [Stryjkowski. О poczаtkach. S. 151]. Отметим нюанс, встречающийся в Воскресенской летописи (список конца XVI в.): «И пришедше Словене с Дуная и седше у езера Ладожьскаго, и оттоле прииде и седоша около езера Илменя, и прозвашася иным именем и нарекошася Русь, реки ради Руссы, иже впадоша во езеро Ильмень. И умножився им, и соделаша град и нарекоша Новград, и посадиша старейшину Гостомысла; а другии седоша по Десне, и по Семе, и по Суле, и нарекошася Севере. И тако разыдеся Словеньский язык, так и грамота прозвася Словеньскаа» [ПСРЛ. Т. 7.]

Библейские параллели, упомянутые вскользь Герберштайном, бы­ли, как нами ранее отмечалось [Мыльников 1996. Картина. С. 21—44], достаточно распространены в европейской раннесредневековой анналистике и в сочинениях польских, немецких и других авторов конца XV—первых десятилетий XVI в. Но Герберштайн, по-видимо­му, привлекал не только книжную, но и устную информацию, прежде всего ту, которая, как он со всей определенностью указывал, была им получена в Москве. Это вполне согласуется с наблюдениями М. Н. Ти­хомирова, по которым в собственно русских источниках формы «Россия», «Росия» появляются с XV в., постепенно утверждаясь в следующем столетии [Тихомиров. С. 94]. То есть как раз в годы, ко­гда Герберштайн дважды наведывался в Москву, где вопрос этот, ин­тересовавший и его, оставался новым и злободневным. В этом, соб­ственно, и состоял повод к появлению в его книге приведенной историографической справки.

Благодаря неоднократным переизданиям книги эти сведения по­лучили широкую известность, в том числе в славянском мире. Почти дословно, лишь с некоторыми сокращениями Бельский успел ввести их в последнее прижизненное издание своей «Хроники». С необходи­мыми дополнениями по вновь выходившей литературе сведения Герберштайна постоянно использовались в последующих исторических трактатах как славянских, так и других европейских авторов. Затем эта информация с конца XVII в. нашла себе место в немецких справочно-энциклопедических трудах. В них содержались уже знакомые нам версии о «праотце» Русе, роксоланах, слове «рассеяние». Примечательно, однако, что с самого начала в подобных трудах обращалось внимание на уточнение латинизированной формы написания этно­нима. Например, в словаре Этьена роксоланы определены как сово­купность народов Европейской Сарматии, которых теперь именуют «рутены» (Rutheni) или в просторечии «русские» (Russen). В статье «Рутены» пояснялось, что такое обозначение прилагается к различ­ным народам, один из которых проживал в Галлии, а другие — «в Ев­ропейской Сарматии за Ливонией, ныне именуемые руссами» (Russi). Во избежание путаницы предлагалось этноним последних писать не «Rutheni», a «Rhitani», «Rhuteni» [Estienne. P. 1735, 1739]. В условиях постоянного воспроизводства накоплявшихся версий о смысле этно­нима «русские» нельзя не обратить внимания на первые сомнения, которые стали высказываться с середины XVI в. Почти одновременно с Герберштайном этим путем пошел критичный Кромер. Он отрицал связь этнонима не только с именем библейского Роша (Иез. 38—39), но и с наименованием роксолан [Cromer 1555. Р. 18—19]. Нотки со­мнений относительно некоторых версий, восходивших к книге Герберштайна, проскальзывали и в посмертно изданной «Польской хро­нике» Бельского. Допуская, в частности, возможность того, что ле­гендарный Рус мог править Россией, он отмечал, что название «Русь» было все же известно задолго до этого [Bielski 1597. S. 53]. Кромер также подчеркивал, что имя «ройсы» было издавна и широко распро­странено в Сарматии [Cromer 1555. Р. 16]. По-видимому, подобные сомнения не прошли мимо Пашковского, который в польском пере­воде «Описания» Гваньини повторил тезис Бельского: «Возможно, этот Рус, внук Лехов, и мог править в Русии. Но Русь называлась так задолго до него» [Gwagnin 1611. Ks. 3. S. 1].

Сомнения поляков были и резонны, и уместны: вскоре в ином месте и в ином контексте появился еще один Рус. Это был персонаж уже известного нам предания о Словене и Русе, к середине следую­щего столетия оказавшегося в фокусе внимания русских ученых-книж­ников. С западнославянской легендой о Чехе, Лехе и Русе оно на­прямую не было связано, хотя, как мы полагаем [Мыльников 1996. Картина. С. 222], могло иметь какое-то семантическое и структурное сопряжение в варианте Каменевича-Рвовского, человека начитанного и, по собственному указанию, использовавшего какую-то «латинскую хронику». И все же новгородский Рус был продуктом другой, восточ­нославянской фольклорной стихии. Это необычайно важный вопрос для понимания генезиса легенды; к нему мы еще будем возвращаться. Пока же в подтверждение сказанного сошлемся на некоторых араб­ских авторов, называвших славян и русов в числе народов, происхо­дивших от Иафета. Об этом писали, например, аль-Кальби и аль-Масуди. «Сказал Масуди: Славяне суть из потомков Мадая, сына Яфета, сына Нуха; к нему относятся все племена славян и к нему примыкают в своих родословиях» [Гаркави. С. 15, 135]. Это — эхо из IX-X вв.

В разных, но восходящих к общему протографу редакциях сказа­ния о Словене и Русе они названы братьями, из которых Рус был младшим. Только однажды в Мазуринском летописце он назван сы­ном Словена: вероятно, это описка, поскольку окружающий это упо­минание текст практически идентичен с другими списками. Вот он: «Другий же брат Словенов Рус вселися на месте некоем, разстоянием от Словенска Великаго яко стадий 50 у Соленого Студенца, и созда град между двема рекама, и нарече его во имя свое Руса, иже и доны­не именуется Руса Старая» (свод текста по: [Попов. С. 444; ПСРЛ. Т. 27. С. 138; Т. 33. С. 13]). Слова «иже и доныне именуется Руса Старая» в Мазуринском летописце отсутствуют [ПСРЛ. Т. 31. С. 12— 13]. По легенде, случилось это, как мы отмечали выше, в 3113 г. от сотворения мира. С тех пор прежние скифы-люди Словена стали именоваться славянами, а люди Руса — русью, русскими.

Хотя патронимические домыслы не утратили привлекательности, на передний план в XVI—XVII вв. стали выдвигаться версии, связы­вавшие этноним «русские» либо с именем роксолан, либо со словом «рассеяние». В текст всемирной хроники Кариона, обработанный с учетом книги Герберштайна немецким гуманистом Филиппом Меланхтоном (1497—1560), введено утверждение о тождестве русских «по языку и обычаям с древними роксоланами» [Melanchtonus 1566. Т. 1. F. 15]. Хотя, например, Стрыйковский и сомневался в равно­значности этнонимов «роксоланы», «руссаки», «россаны» и т. п., он все же считал возможным параллельное употребление форм «роксо­ланы» и «руссы», В то же время он возражал против применения ла­тинизированного написания «рутены», ссылаясь на то, что сходным образом именовалось одно из кельтских племен «во французской Аквитании» [Stryjkowski. Kronika. S. 113—114]. Заметим, что при перево­де трактата Гваньини на польский язык Пашковский латинское на­писание «рутены» передавал как «руские» (через одно «с») [Gwagnin 1611. Ks. 3. S. 1].

Этнонимической связки «роксоланы—русские» в XVII в. придер­живались многие славянские, а также немецкие авторы. Со ссылками на Кромера, подробно и по-своему правдоподобно изложил ее в «Но­вом описании Польского королевства и Великого княжества Литов­ского» географ Цайлер. До «ройсов», полагал он, на занимаемой ими поныне территории проживали роксоланы или роксаны. Когда часть сарматских славян двинулась на запад, «оставшиеся на своей родине удержали имя роксолан или роксан. Из этого легко могло произойти русское (Russische) или ройсское (Reussische) имя». В рассуждениях Цайлера обращает на себя внимание то обстоятельство, что речь идет не о прямом этническом родстве, а тем более тождестве роксолан и восточных славян («русских»), но о переносе древнего этнонима на последующих насельников той же самой территории. Правда, добавлял немецкий географ, когда именно «ройсы» заселили Сарматию и получили свое нынешнее наименование, у Кромера не сказано [Zeiller 1647. S. 29].

Этнонимические сюжеты из сочинений Бельского, Стрыйковского, Гваньини, опубликованных во второй половине XVI в., в следую­щем столетии, а иногда и позже, сохранялись в сочинениях восточ­нославянских, особенно украинских, книжников. Так, в Густынской летописи говорилось: «Споминает же и Страбо, и Птоломей в своих географиях, описуя вселенную, о сых енетах или славянох, иже в Сармации и при Чорном мори оу езера Меотийскаго нарыцая их роксоляны, аки бы Русь и Аляны» [8, л. 11, 27]. Почти теми же словами сообщалось об этом в украинском Хронографе по списку Боболинского: «Роксоляны, то есть Русь и Аляны». Трактовалось это букваль­но как «двое поколеня одного языка и племени», «от першого нероз­ный», именно из-за «подобенства и едности обычаев» установивший дружбу и товарищество «з Болгарами Таврицкими» [10, л. 1045— 1045 об.].

Одновременно бытовала и версия о «рассеянии», о которой Герберштайн узнал в Москве — следовательно, русская по происхожде­нию. Бельский считал ее в «Польской хронике» наиболее вероятной [Bielski 1597. S. 53].

Со ссылкой на «иных летописцев», автор киевского «Синопсиса» писал, что «все прародителе наши словенороссийскии» в древности объединялись «под тем сармацким именем», поскольку «и Сарматов такожде яко и Россов от места на место преносящимися и роспроненными и россиянными гречестии древний летописцы с российски­ми и с прочими согласно нарицают» [Синопсис 1674. С. 9]. В духе традиций, восходивших к «Повести временных лег», но учитывавших опыт польских толкователей XVI в., автор «Синопсиса» подкреплял это утверждение ссылкой на библейских предков славян: «Ибо яко Афет толкуется “расширение” или “разширителем”, тако подобие сказуется и Мосох растягающий и далече вытягающий, и тако от Мосоха, праотца славенороссийскаго, по наследию его, не токмо Москва, народ великий, но и вся Русь или Россия вышереченная произыйде, аще в неких странах мало что в словесах их пременися, обаче единым славенским языком глаголют» [Синопсис 1674. С. 17] (2).

2. В списках «Синопсиса» встречаются незначительные разночтения с измене­нием порядкового номера главы, как, например, это имеет место в Павловском списке (см.: Мыльников 1984. С. 19-20).

О том же говорил в своем упоминавшемся выше торжественном «Слове» митрополит Стефан Яворский, получивший образование в Киево-Могилянской академии: связь здесь очевидна. Упрекая иудеев, «убо от гордости» стремящихся присвоить себе библейского Авраама, он утверждал: «Мы же поистине речем: отца имамы благословеннаго Афета и святаго равноапостольнаго князя Владимира. Сей есть рос­сийский Авраам». Как один из выводов отсюда следовало уже извест­ное по предыдущей историографии, в том числе по «Синопсису», по­ложение: «Афет впервые начальник рода нашего от еврейского языка толкуется “расширение” или “расширителем”. Мосох такожде, сын Афетов, от еврейскаго наречения толкуется “растяжающий” и “далече распространяющий”» [Яворский. С. 136, 138]. Склонялись к такому толкованию и некоторые немецкие авторы. Один из них, Готфрид Иоганн Людвиг, в «Новой космической архонтологии» (1646) писал: «Ройсы получили свое имя от слова “Россея”, что означает рассеян­ный народ, поскольку древние руссы (Russi) были разбросаны вширь и вдаль по Европе и Азии» (Ludwig. S. 325]. Насколько расхожим яв­лялось тогда это объяснение, свидетельствует учебная рукопись из собрания литовской академической библиотеки, посвященная рели­гии и обычаям Московского государства. Так, в разделе «Историче­ское путешествие» говорилось, в частности, что московиты ведут на­звание своей страны «Рассея» (Rasseia) от слова «рассеяние», «разлив» и т. п. Как указано в рукописи, текст был переведен на польский язык с французского, но без ссылки на источник (22, № 200, л. 40 об.).

Однако ни один из подобных домыслов с перспективной точки зрения не приобрел того значения, которое получила, поначалу не столь распространенная, так называемая варяжская версия, восхо­дившая к «Повести временных лет». В XVIII в. и позднее, вплоть до недавнего времени, она оказалась предметом острейших дискуссий между «норманистами» и «антинорманистами» [Алпатов. С. 9—81; Фроянов 1991. С. 3-15; Новосельцев 1993. С. 23—31; Петрухин 1993. С. 68— 82; Петрухин 1995; Скрынников. С. 24—38; Ekblom. S. 47—58 и др.]. Зарубежную читательскую аудиторию с варяжской версией познако­мил все тот же Герберштайн, хотя рассказ о призвании трех варяж­ских братьев Рюрика, Синеуса и Трувора в польской историографии был известен ранее — через Длугоша [Dlugoss 1615. Р. 47—48].

Поскольку история варяжского вопроса не входит в нашу задачу (см.: [Кирпичников 1997. С. 7—18; Хлевов]) (3), кратко остановимся лишь на тех его аспектах, которые связаны с распространенными в XVI— начале XVIII в. представлениями о происхождении терминов «Русь» и «русские». Восточнославянские книжники и следовавшие за ними, начиная с Длугоша, зарубежные авторы той эпохи отталкивались от соответствующих известий «Повести временных лет» [Хабургаев. С. 215— 220]. Здесь под 862 г. читается: «И идоша за море к варягам, к руси. Сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гьте, тако и си». Рассказав о водворении Рюрика, Синеуса и Трувора в Новгороде, на Белоозере и в Изборске, летописец возвращался к прежней теме: «И от тех варяг прозвася Руская земля, ноугородьци, ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словени» [Повесть временных лет. С. 13]. В отличие от первого фрагмента, это пояснение выглядело двусмыс­ленно, позволяя (что впоследствии и произошло) толковать его либо в широком (как смену этнонима новгородских словен), либо в узком («русь» — это только «люди от рода варяжского») смыслах. Быть мо­жет, и в русских исторических сочинениях XVI в. по этой причине при изложении предшествующей летописной версии встречаются раз­ночтения.

3 Историография варяжского вопроса от «Повести временных лет» до начала XVII1 в. явилась предметом рассмотрения преподавательницы Потсдамского уни­верситета Биргит Шольц в диссертационной работе: Scholi В. Die Varagerfrage in Rusland — historischen Schriflen von der Nestorchronik bis zum Beginn moderner wis-senschaftlicher Forschung: Zur Vorgeschichte des Normanner-Streits. С рукописью этого пока еще неопубликованного труда Биргит Шольц познакомила меня в мае 1998 г.

В статье «О князех Рускых» Хронографа редакции 1512 г. [ПСРЛ. Т. 22. Ч. 1. С. 349], а затем и в статье «Сказание о начале руских кня­зей» Хронографа редакции 1617 г. [6, л. 351 об.—352] приведенные выше пояснения отсутствовали. Но они вошли в состав Никонов­ского свода: «И от тех Варягов находников прозвашася Русь, и оттоле словеть Русская земля, иже суть Наугородстии людие и до нынешняго дне, прежде бо нарицахуся Словене, а ныне Русь от тех Варяг прозвашася: аще бо Варязи зовуся Русью» [ПСРЛ. Т. 9—10. С. 9]. Или в «Книге степенной царскаго родословия», составленной в Москве в 1560-е гг: «От Варяг бо Русию прозвахомся» [ПСРЛ. Т. 21. Ч. 1. С. 6]. Сходные формулировки воспроизводились неоднократно. В так называемой Львовской летописи, например, читается: «От тех Варяг находник позвашеся Русь, от тех словет Руская земля. И суть Ноугородци людие и до днешнаго дни от рода Варяжска, преже бо беша Словене» [ПСРЛ. Т. 20. Ч. 1. С. 43]. Близкие этим формулировки присутствовали не только в русских, но и в украинских и белорус­ских текстах. Так, в Хронографе западнорусской редакции говори­лось: «И от тех Варяг прозвашася Русь, Варяги бо звахуся Русью» [ПСРЛ. Т. 22. Ч. 2. С. 150].

К варяжской версии склонялся и Кромер. Анализируя в первом издании своего трактата «О происхождении и деяниях поляков» взгля­ды на происхождение имени «руссов» по Герберштайну, он осторож­но отдавал предпочтение летописному сказанию о призвании новго­родцами Рюрика, Синеуса и Трувора вместе с дружиной-русью, от­чего и возник этот славянский этноним [Cromer 1555. Р. 19]. Впро­чем, в двух последующих изданиях трактата этот фрагмент подвергся редакционным изменениям, согласие с версией Герберштайна ослаб­лено, а рассказ о варяжских братьях перенесен в главку о Пясте, вклю­ченную во вторую книгу «Деяний» [Cromer 1568. Р. 9].

Дело, однако, не ограничивалось привязкой «руси» к варягам-вопрос заключался в неясности этнической квалификации и локали­зации последних. «Повесть временных лет» и зависевшие от нее более поздние памятники однозначного ответа на вопрос не давали, огра­ничиваясь, как известно, сообщением (под 859 г.) о взимании со словен и соседних народов дани варягами «из заморья», а также упомя­нутым рассказом о призвании новгородцами «собе князя», для чего их представители «идоша за море к варягам, к руси» [Повесть вре­менных лет. С. 12—13; Мельникова, Петрухин. С. 24—38].

В летописных известиях, следовательно, постоянным являлось лишь утверждение, что варяги жили где-то за морем, без указания, где именно. Герберштайн, будучи в Москве, безуспешно, по его словам, пытался получить ответ на этот вопрос. Сам он, исходя из того, что в древности Балтийское море именовалось также Варяжским, допускал, что Рюрик с братьями и дружиной могли выйти из Швеции, Дании или Пруссии. Им была выдвинута гипотеза, что варяжские братья вышли из граничившей с Любеком Вагрии, поскольку-де она была населена вандалами, которые употребляли, по его представлениям, «русский язык и имели русские обычаи и религию». Применение Герберштайном этнонима «вандалы» не удивительно, если вспомнить отмеченную выше полемику XVI в. вокруг этнического соответствия наименований «вандалы»/«венды», а также установившуюся практику передачи последнего этнонима по-латыни как «вандалы». То, что в действительности Герберштайн имел в виду вагров-славян, вытекает из его пояснения об употреблении ими «русского» (то есть славян­ского) языка. «На основании всего этого, — писал австрийский на­блюдатель, — мне представляется, что русские вызвали своих князей скорее всего из вагрийцев, или варягов, чем вручили власть иностранцам, разнящимся с ними верою, обычаем и языком». Герберштайну представлялось, что именно сюда, «за море», были по совету Гостомысла направлены новгородские послы и именно отсюда вы­шли Рюрик, Синеус и Трувор.

Гипотеза Герберштайна получила долгую жизнь. О ней, напри­мер, подробно, с добавлением последующей литературы, сообщал в 1730-х гг. немецкий ученый и государственный деятель Эрнст Иоа­хим Вестфален (1700—1759) [Westphalen. S. 14—16]. В XVI в. она пол­ностью, во многом текстуально, была воспринята Стрыйковским, ко­торый считал вероятным, что на Руси «по причине общих границ правили либо шведские, либо датские, либо прусские князья». Ссы­лаясь на «некоторых историков», Стрыйковский писал, что «издавна славный город Вагрия, основанный недалеко от Любека вандалитами», употреблявшими «тот же славянский язык», являлся местом, откуда «руссаки выбрали себе князей из этих вагров или варягов и вандалитов, из народа своего славянского» [Stryjkowski. Kronika. S. 115]. Сам он считал летописного Рюрика выходцем то ли из Швеции, то ли из Дании, то ли из Пруссии.

«Немецкая» привязка Рюрика и его братьев с конца XV в. полу­чила распространение в западнорусском (белорусско-литовском и украинском) летописании: «И избрашася из Немец три браты с роды своими, и пояша с собою дружину свою» (Никифоровская летопись); «Первый князь, Рюрик, пришед из Немець» (Слуцкая летопись); «Изобрашася из Немец три браты и с роды своими» (Супрасльская ле­топись); «Избраша от Немець 3 брата с роды своими» (Волынская краткая летопись) [ПСРЛ. Т. 35. С. 19, 37, 39, 79, 118]. Та же геогра­фическая привязка вошла и в русские памятники XVI в. В Никонов­ской летописи повтор почти дословный: «Поидоша из Немец три брата со всем родом своим» [ПСРЛ. Т. 9. С. 9].

Разумеется, выражение «из Немец» поддается различным толко­ваниям, необязательно означая этнических немцев. В приведенном контексте особый интерес представляет трактовка украинской Густынской летописи. В небольшом разделе, посвященном варягам, ее составитель характеризовал их как «народ храбрый и славный», со­общая, что «Стриковский нарицает их шведами». Украинский хро­нист все же сомневался в скандинавской локализации этих варягов, допуская, в частности, что они, «иже по сем различная насилия Руской земли творяху», были скорее выходцами не из Скандинавии, а из другой Варягии, которая «межи французкою землею и Италиею есть». Однако и такое допущение он рассматривал как гипотетическое, до­бавляя: «Но мню яко наша Русь не от сих варяг князя себе (перваго Рурики приведоша)» [8, л. 15]. Он склонялся к тому, чтобы связать Рюрика с Пруссией: «От сих прусов неции варягами нарицаху» [Там же, л. 16]. Что же касается происхождения этнонима, то в Густынской летописи подчеркивалось — от Рюрика начинается «великое княжение Руское и народ наш Русю наречеся» [Там же, л. 26].

Более подробное освещение вопрос получил в разделе «Чего ради наш народ Русю наречеся». Сразу же оговорив неясность сюжета («Ест зде недоумение многим»), составитель летописи приводил раз­личные обозначения славян в древности и в более поздние времена, а затем перечислял следующие версии происхождения слова «Русь»: от библейского «Росса, князя полунощнаго», «от реки, глаголемыя Русь», «от русых волосов», «от града Русы недалеко Великаго Новго­рода», «от Русса, сына Лехова», «от разсеяния». Поскольку ни одна из этих версий, выдвигавшихся в литературе до него, украинского хро­ниста не удовлетворяла, он добавлял: «но мню паче всех сих достоварнейше се есть, еже преподобный отец наш Нестор, летописец Руский глаголет, яко от вожа, сие есть Князя своего Рурика сие имя прия Русь, понеже во оная времена от вожов своих славных и храбрых народы и языци обыкошася именовати» [8, л. 27 об.]. И пояснял: «Якоже Ляхи от Леха, Чехи от Чеха и проч. Сице и наша Русь от Ру­рика князя своего, иже из руския земле к ным пришед». В этом пояснении обращают на себя внимание два аспекта. Во-первых, включение предположений о происхождении имени Русь в контекст известной мифологемы о Чехе, Лехе и Русе, которой летописец дове­рял. И во-вторых, неустойчивость его мнения о месте исхода Рюри­ка — но в любом случае не из Скандинавии, но из «руския земле» (не важно, была ли то Вагрия, Пруссия или еще что-то иное — главное: русское). Тем самым украинский летописец осуществлял «доместика­цию» легенды, в которую верил.

Обозначившиеся споры о том, где расположено летописное «заморье», с аргументацией Герберштайна в пользу южного берега Бал­тики (новгородцы предпочли пригласить правителя из родственной среды, а не «вручили власть иностранцам»), открывали путь для по­литизации легенды. Существенный шаг в этом направлении был сде­лан в начале XVII в. шведом Петром Петреем де Ерлезунда (1570— 1622) — это вполне отвечало его деятельности как дипломата, осущест­влявшего по поручению Карла IX контакты с московскими властями. «В русских сказаниях и летописях, — писал он, — упоминается на­род, называемый у них Варягами, с коими вели они большую войну, и были вынуждены платить им дань ежегодно по белке со всякого дома. Но я нигде не мог отыскать, что за народ были Варяги, и пото­му должен думать и войти в подробные разыскания, что они пришли из Шведского королевства или из вошедших в состав его земель, Финляндии и Ливонии» [Петрей. С. 90].

Открыто не полемизируя с Герберштайном, хотя его сочинение он не только знал, но в ряде случаев и использовал, Петрей в самой общей форме отметил попытки связать варягов с Саксонией или гольштейнской Вагрией, добавляя: «Но это невозможно и не имеет никакого основания, потому что они не могли так далеко плавать на своих кораблях по морю, да и не были так многочисленны, чтобы вое­вать с Русскими». Заключая свои рассуждения, Петрей писал: «Оттого кажется ближе к правде, что Варяги вышли из Швеции или имели главного вождя, который, может быть, родился в области Вартофта, в Вестер-Готландии, или в области Веренде, в Смаланде, вероятно на­зывался Вернер, и оттого Варяг, а его дружина — Варяги» [Петрей. С. 90-91].

Этот взгляд нашел в XVII в. поддержку в шведской исторической мысли. Предложенная Петреем локализация была полностью повто­рена в диссертации Рудольфа Штрауха «Московитская история», рас­сматривавшейся в Дерптском университете (1639) [Strauch. Р. ВЗ vers.]. С некоторыми изменениями шведская привязка варягов обосновыва­лась в другой диссертации, защищенной в 1675 г. в Лундском универ­ситете Эриком Рунштейном. Касаясь происхождения и этнической истории «свеоготов», автор полагал, что при миграции из Скандина­вии в Скифию вместе с ними «из Росландии или Рослагена, части Упландии, вышли и роксоланы», то есть в его понимании рутены или русские [Runsteen. P. A3 vers.]. Противником подобной трактовки был в далеком Тобольске Крижанич, считавший шведскую локализацию Рюрика злостным вымыслом Петрея [Francic. S. 65].

В первой половине XVIII в. предпринимались попытки обобще­ния различных и весьма противоречивых версий, ключевым в которых воспринимался вопрос о локализации варяжской прародины. Швед­ский офицер Филипп Иоганн Страленберг (1676—1747), плененный во время Полтавской битвы и проведший в России 13 лет, в своих за­писках «Северная и восточная часть Европы и Азии» (Стокгольм, 1730) обращал внимание на неясность географической и этнической принадлежности Рюрика «за недостатком древних российских пись­менных известей» [Страленберг. Т. 1. С. 54]. Сам он не столько от­стаивал определенную точку зрения, сколько сообщал об уже извест­ных ему существующих. По его словам, в русских летописях утвер­ждалось, что «Рюрик из Пруссии призван был», а часть пришедших с ним варягов «россианами называлась». Одновременно Страленберг ссылался и на мнение, согласно которому варяги и Рюрик прибыли на Русь из Швеции [Страленберг. Т. 1. С. 74—75]. Татищев, которому принадлежал русский перевод книги лично ему знакомого Страленберга, прокомментировал соответствующий пассаж шведского исто­рика следующим образом: «Большая часть мнят, что они (т. е. имена Рюрика и некоторых других “вандальских2 князей. — А. М.) взяты ис Прус и якобы в Прусах были словяне. Но что оные ис Прус, оное ве­роятно, ибо все согласуют, что они произошли от римскаго рода и суще от рода цесаря Августа, то есть Октавиера, или его дочерня отродиа оное быть может, ибо о том многие гисторики польские и пруские согласуют, что римляне, пришед, прусами и лотвою обладали, от которых все прус кие и литовские князья поколение свое ведут...» [Страленберг. Т. 1. С. 248]. Хотя внешне Татищев сближался с вагрийской гипотезой Герберштайна и официозным тезисом русской историографии XVI в., сформулированным в «Послании» Спиридона-Саввы и двух редакциях «Сказания о князьях владимирских» [Мыл

Источник: http://ukrhistory.narod.ru/texts/mylnikov-1.htm