Между Веной и Москвой

Вратислав ДОУБЕК

Славянская концепция и образ России в чешском обществе XIX века

      Под влиянием французской революции и наполеоновских войн рождалась новая Европа. Средневековое представление о мире, как о едином христианском государстве, уходило в прошлое, наступал век национализма. Мировой порядок уже не основывался на неземном образе совершенства - человек сам себе становился законом. Вполне понятно, что в Чехии первое поколение деятелей национального возрождения было тесно связано с духовенством. В дальнейшем этот фактор постепенно утратит свое значение, но в середине XIX века среди подвижников мы обнаруживаем и состоявшихся духовных особ, и тех, кто, получив религиозное воспитание, сознательно избежал сана, предпочтя духовной деятельности светскую. Это Франтишек Л. Челаковский, поэт, переводчик и собиратель народных песен на славянских языках, поэт Йозеф В. Камарит, публицист Карел Гавличек Боровский, некогда оставивший духовную семинарию, и другие.

      Национализм становится как бы заменителем веры. Человек начала XIX века не хочет до конца расставаться с той опорой, которую представляет для него вера, но при этом ищет для нее новое содержание. И находит его - в нации, национальной идее, родном языке.

      Сохранить и развить унаследованный от предков язык ("Защита языка славянского, прежде всего чешского", Богуслав Балбин, 1775 г.) было делом чести для первых поколений чешских будителей - небольшой группы городской и сельской интеллигенции.
      Однако, национальное движение было слишком слабым для того, чтобы целиком сосредоточиться на чешском вопросе, поэтому преобладал более широкий взгляд на мир - племенной, славянский. Отождествление чехов с большим славянским этносом на первых порах часто сопровождалось псевдонаучными выводами о прошлом, вплоть до прямых фальсификаций древних источников. Наиболее известными из таких подделок были Краледворская и Зеленогорская рукописи, якобы восходящие к XIII веку.
      Мечты о славянском единстве подчеркивали контраст между величием фантастически понимаемого собственного прошлого и современным угнетенным положением.
      Одновременно на основании исторического опыта прославлялась сила и мощь славянского мира, чьим свободным самобытным символом становилась Россия. Теорию о непобедимости славянства, защищаемого Россией, часто связывали с философскими предвидениями И. Г. Гердера - ученый немец говорил о потрепанной германо-романской Европе и зарождающейся Европе славянской. Сторонники всеславянского единства шире открывали объятия в те периоды, когда осознавали свою слабость. Тот, кому нечего было терять, был всегда готов к большим жертвам и охотно разделял пламенные призывы священника Яна Коллара: "Кто ты? Чех. Кто ты? Русский. Кто ты? Серб. А ты? Поляк. Возьмите, братья, бумагу, сотрите это, напишите: славянин".
      Но уже на фоне восстания декабристов (1825) и особенно польского восстания (1830-1831) это идеальное восприятие единого славянского элемента в Чехии подверглось сомнению. Сострадательное, сочувственное отношение к угнетенным полякам воскрешало в памяти чешско-немецкие отношения. Постепенно осознавалась разнородность интересов и традиций внутри созданного в мечтах единого славянского целого. Поэтому со времени поездки патриарха чешской славистики Йозефа Добровского в Россию (1792) никто из влиятельных пропагандистов славянского мышления с русской действительностью непосредственно не сталкивался.
Зато бесспорный прогресс проявился в контактах с другими славянскими народами. Прославянски ориентированные чехи заняли чиновные или профессорские должности во многих славянских центрах, прежде всего в рамках Австрийской империи. Известный славист Павел Й. Шафарик обосновался в Новом Саде, Ян Пю Коубек и Карел В. Зап в административном центре австрийской Галиции - Львове, Челаковский прижился в прусской Польше, в университете Бреслау (Вроцлав), где работал вместе с другим чешским ученым, биологом Яном Е. Пуркинье. Все они освоили местный жизненный стиль, познали иной национальный колорит, приобрели совершенно новый для себя политический опыт.

      Задачу скорректировать фантастический образ России выполнил талантливый журналист Карел Гавличек-Боровский. Осенью 1842 года он выехал в Москву как восторженный русофил и вернулся спустя полтора года, разочарованный политикой самодержавия. Гавличека в Россию пригласил историк Михаил Погодин; он долгое время жил в семье историка литературы Степана Шевырева и с его помощью познакомился с кругом московских славянофилов: Киреевским, Бодянским, Хомяковым. Молодой чех с энтузиазмом воспринял русскую литературу, особенно произведения Гоголя. Однако, со славянофилами в дальнейшем разошелся. Он не отверг их идеалы, напротив - воспринял как свои. Русское славянофильство не требовало приносить жертвы общеславянским идеям и ориентировалось на внутренние проблемы. Целью славянофилов было усиление России и укрепление национальных чувств русских, помощь другим славянским народам. Эту концепцию Гавличек не только не отверг, но приспособил ее к чешским реалиям: сначала чех, потом славянин.

      Идеи Гавличека совпали с усилением позиций чешской славистики. Его призывы были услышаны, поскольку соответствовали растущим претензиям Праги как самобытного центра. Этому процессу поначалу не хватало политического простора, который был обретен в бурном 1848 году. Тогда появилось чешское представительство, которое под руководством Франтишека Палацкого вступило в учредительный имперский парламент и сформировало там депутатскую группу - славянский клуб. Чехи воспользовались тем, что другие славянские анклавы Австрии оставались политически менее зрелыми, а поляки из Галиции с недоверием относились к прославянским политическим доктринам.

      Кроме прочего, Палацкий исходил из необходимости усиления роли Австрийской державы, если это способствовало созданию иного, помимо Москвы, мощного славянского центра. Для чехов было нежелательно чрезмерное усиление как Российской империи, так и объединяющейся Германии. Поэтому в противовес прежнему романтическому образу независимой России создавался стереотип державы угнетенной, обнищавшей и агрессивной.

Другим элементом концепции Палацкого было требование федерализации Австрийской империи, наплавленное на предоставление более широких прав регионам. Эти идеи чешские политики попытались воплотить на Славянском съезде в Праге в 1848 году.

      Революционные события набирали силу. На съезде присутствовал Михаил Бакунин. Появились сторонники славянской революции европейского масштаба. Наиболее яркой фигурой из них был Йозеф В. Фрич. Однако австрославянизм Палацкого оказался для тогдашнего общества гораздо более приемлемым. Чехи не представляли в своих национальных интересах единой силы, которую бы можно было направить в нужное русло, как предполагал Бакунин. И в дальнейшем магистральная линия чешской политики оставалось в рамках умеренных реформистских требований, а наиболее радикальные взгляды не переходили черту проавстрийской лояльности. Такое положение фактически сохранялось до конца первой мировой войны. Поэтому чехи на протяжении XIX века не создали центра политической эмиграции, наподобие тех, что создали Александр Герцен в Лондоне или князь Адам Чарторыский в Париже. И еще в начале XX века для многих европейцев чехи оставались австрийцами, временами позволяющими себе поупрямиться.

      В 1849 году разговоры о чешской самостоятельности были пресечены Веной. Министр внутренних дел Александр Бах проводил либеральные экономические принципы, но твердо выступал против автономии. Ограничения и даже подавление общественной жизни привело чехов к очередной переоценке ценностей, связанных с отношением к России.

      И чехи, ограниченные в своих исторических возможностях, и Россия, потерпевшая поражение в Крымской войне, вновь оказались ближе друг к другу. Реформы Александра II пробудили в чешском обществе большие надежды. Возобладала уверенность, что реформы приблизят Россию к европейскому образу, более соответствующему чешским интересам. Чешская печать убеждала, что это новая Россия востребует чехов. Так например, ежедневная газета "Глас" писала в 1862 году: "Россия открыла дверь идеалам нашего времени, вступив на дорогу спасительных реформ, которые обязательно приведут к большей образованности сельского населения, и образованность эта не может идти неславянским путем. Россия должна будет взяться за славянскую политику. Потом, вероятно, европейский концерт устроится по-другому… Если не мы, то, несомненно, потомки наши обязательно достигнут успеха в новоустроенной русской империи. Это - вера, надежда и утешение наше… Под солнцем русской свободы взойдут потом буйно и всходы тех славянских и европейских народов, которые ныне изнемогают по ярмом угнетения". Подобный новый взгляд выражался в чешской а позднее и чехословацкой политике вплоть до прихода к власти коммунистов в 1948 году.

      Чехи всегда хотели видеть Россию сильной, свободной, демократичной, процветающей, образцом государства к которому они испытывали бы полное доверие. Динамично, развивающаяся Германия была для чехов наглядным примером: государственное образование твердой структуры, экономически мощное, культурно процветающее, разве только - немецкое… Чехи в своих мечтаниях придавали будущей России именно эти черты европейской страны с ее исконным статусом державы славянской.
В подобном духе писалось большинство чешских репортажей и дневников из России второй половины XIX века. Материалы журналиста Йозефа Тоужимского и публициста и переводчика Яромира Грубого ("Письма из русской деревни", 1893) шли по следам первого пропагандиста ежедневной газеты "Народные листы" Серваце Б. Геллера. Его дневник "Жизнь в России", опубликованный в 1868 году, представлял целую гамму размышлений о русском будущем величии, отождествляемом с гипотетической силой славянства. В тени этого величия вырастет чешская самобытность. "Россия… не достигла еще полного расцвета, но теперь становится на ноги, усиливается, короче говоря, она еще растет. …Россия и славянство вообще… может в будущем, возможно, достаточно скором, играть великую роль, может - хотя думается, не всегда, - овладеть течением событий и ситуацией в Европе, как другие народы того уже достигли".

      Под влиянием образа новой России в 1860-е годы поток переселенцев из Чехии, некогда направленный исключительно на Запад и в Америку изменил свое направление на прямо противоположное - на Восток. Однако, попытка русских властей использовать эмигрантов из Чехии для освоения Амурской и Уссурийской областей не осуществилась. Не очень успешным оказался и позднейший проект, нацеленный на заселение Кавказа чехами и поддержанный славянскими благотворительными обществами. Но самое многочисленное переселение чехов на Восток осуществилось в середине XIX века - в Волынскую губернию. В течение нескольких десятилетий их эмигрировало сюда около 70 тысяч. Активность чешских посреднических контор, чья деятельность в большинстве своем была коммерчески выгодной, а также увещевания эмиссаров из России (таких как славист Гильфердинг или представитель губернатора Восточной Сибири Н. Муравьева-Амурского А. Малиновский) не встречали поддержки у чешских политиков. Они полагали, что переселение чехов в отдаленные или же неславянские области России приведет к ослаблению национального единства.

      Чешское общество было отзывчивым к проблемам других славянских народов. Характерно отношение к польскому восстанию 1863-1864 годов. Пристальное внимание привлекал не только конфликт двух славянских народов, но и отдельно позиции радикальных демократов и в России, и в царстве Польском. Некоторые из чехов приняли участие в восстании, большая же часть ограничилась политическими дискуссиями. Мнения разошлись: польский вопрос послужил катализатором для разграничения дотоле единого лагеря национальной буржуазии.

      Разделение монархии только на австрийскую и венгерскую часть (1867), неудачные попытки законодательного оформления статуса чешских земель (конституция, принятая в октябре 1860 года не учла главных требований чешских политиков - признания правопреемственности земель Чешской короны в рамках империи), а также усиление немецкого элемента в связи с объединением Германии сплачивало национальное движение. В нем преобладала тактика пассивного сопротивления - с начала 1860-х годов чешские депутаты не участвовали в работе имперских и региональных представительных органов. Одновременно возрастали сомнение в способности чехов добиться удовлетворения своих требований в рамках монархии собственными силами. Следствием этого стало распространение слухов об ориентации чехов на официальную Россию и полуофициальные структуры типа славянских союзов. В этом духе трактовалось участие чешских политических и культурных деятелей в этнографической выставке в Москве в 1867 году и ответный визит представителей русских славянских союзов, принявших участие в закладке первого камня под национальный театр в Праге (1868). Поездка в Россию и прием делегации Александром II должны были стать сигналом для Вены с целью добиться пересмотра официальной политики в отношении Чехии.

      С того времени чешское общество вступило в период политической зрелости и стало претендовать на ведущую роль в рядах австрийских славян. Периодически возникавший идеальный образ Австрии как преобразованной в славянской духе державы с наиболее развитым славянским народом во главе, то есть народом чешским, становился все менее реальным. Когда чехи чувствовали себя сильными, они активно прибегали к идеям австрославянизма, а в периоды ослабления использовали давление на империю извне.

Появление на карте Европы могущественной Германской империи положило конец надеждам на усиление влияния Австро-Венгрии в немецких землях и на севере Италии. Кстати пришлась концепция министра иностранных дел империи венгра Дьюлы Андраши о компенсации потерь за счет активности на Балканах. Проникновение Вены в земли Османской империи вело к неизбежному столкновению с Россией. Чешские сторонники славянства никогда не были настроены так прорусски и просербски, как в период Балканского кризиса второй половины 1870-х годов. На Сербии сходились интересы как "большой" политики Вены, так и "маленькой" чешской политики. Среди чехов в это время преобладала естественная симпатия к Сербии как южному форпосту славянства, автономной славянской земле, граничащей с Австро-Венгрией. Эта симпатия усиливалась традиционным чувством солидарности с носителями "цивилизующей христианской миссии" в отношении варварской мусульманской Турции.
       Славянская эйфория в Чехии достигла высшего накала в начале 1878 года, когда русские войска двинулись на Константинополь. Поддержка чехами южных славян выражалась в двоякой форме. В меньшей степени - на поле боя и в гораздо большей - в повседневной жизни. Бурно отмечались успехи славянского оружия, отдельные чехи в порыве чувств даже переходили в православную веру. Чешские сторонники славянства усматривали в этих событиях перелом европейского масштаба: мощь России, как полагали они уравновесит влияние объединенной Германии и приведет к улучшению положения славян в Австро-Венгрии. Ф. Л. Ригер, ставший лидером буржуазно-национальной лагеря после смерти Палацкого в 1876 году, заявил о необходимости возвращения чехов к активной работе в венском парламенте: "Сейчас нам, меньше чем когда-либо, нужно соваться в петлю. Австрия, хочет она того или нет, будет унижена Россией… и благодаря этому славянство во всех странах обретет большую силу и вес… Мы подождем". Но чешские сторонники славянства не дождались. Чем больше они надеялись на балканские события, тем сильнее было разочарование от дипломатического поражения России на Берлинском конгрессе 1878 года.

      Вплоть до начала XX века активность России в чешском вопросе неуклонно снижалась. Многие Российские политики, исходя из сложившейся геополитической ситуации, готовы были оставить чехов в сфере влияния германских интересов. Чешские журналисты и круги, заинтересованные в "панславизме", как в способе давления на Вену реагировали на данный ход событий с большим раздражением.
Однако в последние десятилетия XIX века политика Австро-Венгрии в отношении чехов несколько смягчилась. Основание университета в Праге (1882) и Академии (1890), строительство здания Национального музея стало свидетельством этого. Для роста национального самосознания не меньшее значение имели экономические успехи: усиление позиций банков и страховых компаний с чисто национальным капиталом, проведение выставок и ярмарок и т. д. В Пражском университете кроме своих студентов получали образование представители других славянских народов империи. Вернувшись домой, выпускники сохраняли активные связи с сородичами, а те, в свою очередь, устанавливали прочные культурные, экономические и политические связи с соседними славянскими землями. Развитие путей сообщения расширило межславянские контакты. Концерт П. И. Чайковского в Праге (1888) и выставка работ И. Е. Репина (1900) имели большой общественный резонанс. Оставался высоким интерес к русской литературе - в 1870-1880-х годах были основаны три русские библиотеки. Поездки в Россию чешских литераторов - Юлиуса Зейера, Йозефа Махара, Вильяма Мрштика и других стали в этот период обычным делом.

      Активность немецкого элемента в Чехии вызвало новую волну прославянских политических акций - прошли съезды славянских журналистов (первый - в Праге в 1898 году), был основан Союз славянских студентов и т. д. Им благоприятствовала и международная обстановка в частности подтверждение статус-кво между Россией и Австро-Венгрией (1897). Русские поборники славянской идеи также усилили активность на территории Австро-Венгрии. В Вене под редакцией Д. Н. Вергуна стал выходить журнал "Славянский век", на страницах которого предпринимались попытки выработать наднациональную единую идеологию. Вместе с тем журнал подчеркивал свой неполитический характер, отдавая предпочтение культурным и экономическим связям. В книге хорватского радикального демократа и выпускника Пражского университета Степана Радича "Славянская политика в Габсбургской монархии" (1902) третьим центром империи после Вены и Будапешта, по мысли автора, должна была стать Прага. А третьим государственным языком - чешский. В 1897 году правительство Бадени ввело новое законодательство о языке, которое существенно расширило использование чешского языка в государственных учреждениях. Страсти, вспыхнувшие с новой силой на национальной почве, привели к очередной нестабильности в империи.

      Подводя краткий итог, можно сказать, что славянские тенденции в чешском обществе на протяжении XIX века были во многом схожи с аналогичными процессами в других славянских землях Габсбургской монархии. Под влиянием специфического отношения к царской России национальные проявления то усиливались, то ослаблялись соразмерно возможностям чешского общества и особенностям политической ситуации. Но попытки внедрить в сознание чехов понятие "славянской нации" оказались неосуществленными: слишком успешно развивалась концепция исторической и культурной самостоятельности чешского народа. Одновременно славянские связи становились одним из важнейших приемов при достижении собственных интересов и целей. В начале XIX века вполне созревшее чешское общество выдвинуло требование, казавшееся ранее невозможным, - создание собственного независимого государства.

ссылка - http://www.istrodina.com/rodina_articul.php3?id=175&n=11