Христианизация была для немецких феодалов лишь благовидным предлогом для хищений в славянских землях за Лабой. Когда Бернард Клервосский стал проповедовать в 1147 г. крестовым поход в Палестину, саксонские князья отказались последовать его призыву, ссылаясь на то, что они у себя дома ведут войну против язычников. Тогда возникла (неизвестно кем высказанная) мысль облечь в форму крестового похода и борьбу с язычниками-славянами.
Бернард Клервосский, который носился с фантастическим планом обращения всех народов в христианство и которому было совершенно неизвестно положение дел за Лабой, с жаром ухватился за эту идею и стал её проповедовать со всей силой своего исключительного красноречия. На Франкфуртском сейме 19 марта 1147 г. он обнародовал особое воззвание, в котором приглашал христиан «вооружиться» против язычников-славян, чтобы «или совершенно искоренить их или обратить в христианство». Участникам этого своеобразного крестового похода Бернард обещал такое же «прощение грехов, что и тем, которые направлялись в Иерусалим».
Папа Евгений III в особой булле, обнародованной 11 апреля, подтверждал обращение Бернарда Клервосского, причём в полном согласии с ним предписывал действовать решительно, запрещая «принимать от язычни­ков… деньги и выкупы и дозволять за это коснеть в их неверии» Мона­хи Цистерцианского ордена, к которому принадлежали Клервосский аббат и сам папа, быстро распространили идею крестового похода против язычников не только в Германии, но и в других, соседних странах. Немецкая агрессия облекалась, таким образом, в форму священного предприятия, ко­торое привлекло прежде всего массу хищников из Саксонии. Большую роль в организация похода играли Генрих Лев и Альбрехт Медведь, стремившиеся окончательно поработить силами своеобразных крестоносцев славян за Лабою. В походе принимали также деятельное участие епископы, и прежде всего епископы славянских областей, вынужденные после славянских восстаний конца X и начала XI вв. покинуть свой епархии. Эти епископы, возглавляемые епископом гавельбергским, который назначался папским легатом при крестоносцах], мечтали вернуть потерянные деся­тины и иные доходы и земли, когда-то пожалованные им Оттоном I. К походу примкнули также датчане, терпевшие от славянских набегов, и да­же французские (бургундские), чешские и польские феодалы.
Крестоносцы решили двинуться на полабских славян двумя армия­ми: одна должна была идти с Нижней Лабы против ободритов, другая — из Магдебурга против лютичей. Во главе первой армии стояли Генрих Лев, Конрад, герцог бургундский, архиепископ бременский Адальберт, епископ бременский Дитмар и др.] С этой армией должны были соединиться датчане, предводимые обоими своими королями — Свеном и Канутом, которые решили прекратить внутренние усобицы для совместных действий против общих врагов — ободритов. Во главе второй армии из светских князей стояли пфальцграфы Фридрих Саксонский, Герман Рейнский, маркграфы Альбрехт Медведь и Конрад Мейсенский, а из духов­ных князей, помимо папского легата, епископа гавельбергского,— архиепископ Фридрих магдебургский, епископы гальберштадтский, мерзебургский, бранденбургский и мюнстерский, а также Вибальд, аббат корвейский ]. Последний имел виды на о. Руяну, основывая свои притязания на старинной нелепой версии о том, что почитаемый на острове Святовид — это обожествлённый славянами св. Вит, покровитель Корвейского мона­стыря, которому когда-то немецкие короли будто бы пожаловали остров. Только непоколебимая уверенность немцев в успехе могла побудить аббата двинуться за Лабу для того, чтобы не допустить нарушения прав своего монастыря при предполагаемом дележе славянской территории.
О численности двинувшихся против славян армий крестоносцев мы имеем такие данные: в северной армии насчитывалось будто бы 40 тыс. человек, в южной — 60 тыс., в датской — 100 тыс.. Конечно, эти цифры очень преувеличены, но во всяком случае они показывают, что за Лабу двинулись огромные, невиданные до того времени немецкодатские полчища, которые должны были раз навсегда покончить с независимостью славян и их язычеством. Славяне, однако, не пали духом перед лицом такой страшной опасности и вовсе не собирались покоряться немцам. Главным героем обороны от врагов выступил отважный Никлот, князь ободритов. Гельмольд определённо не любит Никлота и не всегда справедлив в своих суждениях о нём, но всё же то, что он сообщает о действиях этого князя, ярко рисует его таланты как полководца. «Услышавши, что в скором времени должно собраться войско для разорения его,— читаем у Гельмольда,— Никлот созвал весь народ свой и начал строить укрепление Добин, дабы было убежищем народу в случае надобности»]. Местоположение знаменитого Добина в точности неизвестно. Надо думать, что он быд воздвигнут на холме, в болотистой Местности, у Зверинского озера, и, подобно всем крупным славянским крепостям того времени, был неприступен в летнее время. Никлот, конечно, не «построил» (вновь, а лишь привёл в порядок и улучшил бывшие уже укрепления Добина, рассчитывая отсидеться в нём до зимнего времени. Вместе с тем Никлот искал союзников в предстоящей борьбе и обратился к графу голштинскому Адольфу с напоминанием о заключённом с ним соглашении. Хотя Адольф и не сочувствовал крестовому походу, но он, конечно, отказался помогать Никлоту против своего герцога, Генриха Льва, и единственными союзниками князя оказались руяне. Опираясь на союз с воинственными мореходами, Никлот выработал, как показывают дальнейшие события, замечательный план обороны. Целым рядом комбинированных мероприятий на суше и на море он задумал уморить крестоносцев голодом и тем сорвать все их захватнические планы. Первой целью Никлот был разгром предполагаемой ближайшей операционной базы крестоносцев в Вагрии. Внезапным налётом с моря Никлот захватил 29 июня Любек и уничтожил стоявшие в его гавани корабли, причём «народ, упившийся большим возлиянием, не смог двинуться со своих постелен и судов, пока враги не окружили их и, подложив огонь, не погубили суда, груженые товарами. И были убиты в этот день до 300 и более мужей». Уничтожив таким образом суда а любекские гавани и предавши пламени город, Никлот послал два отряда всадников, которые прошли всю землю вагров, истребивши и захвативши в плен осевших здесь немецких колонистов. Лишь колонистов из голштинцев, осевших к западу от верхнего течения Травны, славяне почему-то не тронули. Может быть, Никлот хотел посеять раздор между немцами, внушив подозрение к голштинцам в том, что они действовали заодно со славянами. Если это так, то Никлот блестяще достиг своей цели, так как на голштинцев действительно пало подозрение в измене. По словам Гельмольда, «была в то время у всех речь на устах, что этот злой беспорядок (т. е. истребление колонистов) учинили некоторые из гользатов, по ненависти к пришельцам, которых граф собрал из разных стран для заселения земли. Поэтому одни только гользаты и оказались нетронутыми при общем разорении»
Итак, первым результатом объявленного на Франкфуртском сейме крестового похода против славян были разгром этими последними цветущего немецкого торгового города на Балтийском море и почти полное уничтожение колонистов, с большим трудом собранных для поселения в завоёванной Вагрии из разных областей Германии и Нидерландов. Славяне, повидимому, не понесли потерь при своем смелом набеге и, вернувшись на суда, «отплыли, обременённые пленными людьми и разным имуществом, которые они захватили в земле вагров».
Неожиданная диверсия Никлота, естественно, пызвала большой переполох среди немцев, и крестоносная армия поспешила вторгнуться в землю славян, «дабы обуздать их жестокость». Никлот очистил и разорил территорию своего княжества, по которой должны были проходить кре­стоносцы, и засел с большим запасом провианта и большими силами в Добине. Немецкие полчища, двинувшиеся против ободрптов с Нижней Лабы, повидимому, уже в июле были под Добином. Сюда же поспешили и датчане, флотилия которых пристала к славянскому побережью, пови­димому, в Висмарском заливе, неподалёку от Зверинского озера, у которого был расположен Добин. Первыми приплыли готы с их королём Канутом и шлезвигцы с королём Свеном. Потом подошли подчинённые тому же Свену зеландцы и шоненцы. Большая часть датского войска, высадившись на берег, пошла' на соединение с саксами под Добин, другая часть осталась на судах для их охраны. Никлоту, засевшему в Добине, оставалось выполнить вторую часть своего искусно задуманного, плана обороны, именно перерезать морские коммуникации крестоносцев и нанести удар по датскому флоту, который, повидимому, доставлял про­довольствие осаждающим, так как покинутая жителями область ободри­тов и опустошённая Вагрия не могли кормить крестоносную армию.
К тому же сухими путями сообщения вообще трудно было пользоваться из-за болотистого характера местности.
Никлот блестяще разрешил поставленную задачу при помощи руянских мореходов. У Гельмольда мы читаем: «Однажды осаждённые, видя что войско данов действует нерешительно,— ибо они лишь у себя дома вояки, на чужбине же не отличаются мужеством,— сделали неожиданно вылазку, многих из них перебили и положили удобрять землю. Помощь им подать было нельзя, так как между (войсками) лежало озеро».
Саксом Грамматик сообщает, что руяне решили оказать помощь осаждённым в Добине ободритам нападением на датский флот и не за­медлили привести в исполнение своё намерение. При этом Саксон Грам­матик довольно подробно описывает морское сражение руян с датчанами, о котором Гельмольд совершенно умалчивает. Надо полагать, что действия Никлота с суши и руян с моря происходили одновременно и были согласованы: Нилот должен был отвлечь внимание датского войска от кораблей и тем помочь руянам одержать победу. Цель эта была достигнута, и руяне имели на море не меньший успех, чем ободриты на суше. Они напали на подчинённых Свену шоненцев и разбили их флот,' которому подчинённые Кануту ютландцы не захотели оказать никакой помощи. К тому же руянам помогло то обстоятельство, что начальник флотилии Свена — епископ рёскильдский Аскер — в самом начале сражения покинул свои военный корабль и укрылся на Торговом судне. По словам Саксона Грамматика, «зрелищем постыдного бегства он привёл в смятение тех, кого должен был бы своим примером возбудить к мужеству в битве». Хотя шоненцы и связали свои суда канатами (чтобы не дать никому возможности последовать благоразумному примеру епископа), но всё же они потерпели полное поражение, причём одни погибли от меча, другие утонули в море. Весь шоненский флот достался победителям, и руяне тем самым удвоили свои силы. Однако у них нехватало людей для обслуживания захваченного флота, и они пошли на хитрость, чтобы ввести в заблуждение напуганных неприятелей, именно: поставили на отбитых судах палатки, в которых якобы находились готовые к бою люди. Вместе с тем, скрывая сравнительную малочисленность своего флота, они по ночам отводили часть судов в мope, а по утрам приводили их вновь, чтобы создать впечатление прибытия подкрепления]. Всеми этими действиями руяне, очевидно, хотели совсем запугать датчан и принудить их к сдаче. Однако Саксон Грамматик сообщает, что «лукавство их оказа­лось напрасным».
Несмотря на то что значительная часть датского флота уцелела, всё же на море господствовали руяне. Снабжение стоявшей под Добином армии вследствие этого должно было прекратиться, и ей грозил неминуе­мый голод. Это охладило воинственный пыл крестоносцев, и они стали подумывать об отступлении. Даны, горевшие желанием отомстить Никлоту за поражение, узнав о нападении руян, переменили своё намерение и поспешили к судам]. Повидимому, они уже не вернулись под Добин и не замедлили отправиться восвояси; что же касается оставшихся под крепостью саксов, то они заговорили о нецелесообразности похода, о том, что бессмысленно опустошать землю, которая платила дань немцам. «Разве земля, которую мы опустошаем,— так будто бы говорили саксы,— не наши земля? И народ, с которым мы воюем, разве не наш народ? Зачем же нам быть врагами самим себе и расточителями следуе­мых нам даней? Не проистекают ли от этого убытки для государей наших».
Как видим, немцы поняли всю бессмысленность своего предприятия.лишь после того, как славяне дали им жестокий урок, в результате которого оказалось, что вместо ожидаемой лёгкой добычи крестоносным хищникам грозили в славянской земле одни только лишения. Гельмольд сообщает, что саксы «начали медлительно вести войну и облегчать осаду скрытыми перемириями. Ибо каждый раз, как в схватке славяне оказы­вались побеждёнными, войско воздерживалось преследовать беглецов и не стремилось овладеть крепостью».
Всё это означает, что в то время, когда Никлот не прекращал произ­водить вылазки из осаждённой крепости, в крестоносном войске стали наблюдаться усталость и даже разложение: оно просто не хотело воевать и жаждало вернуться на родину. При таких условиях князьям ничего не оставалось делать, как заключить с Никлотом мир, условия которого да­вали бы хоть видимость удовлетворения их притязаний: в противном слу­чае пришлось бы со стыдом возвращаться домой и иметь неприятные объяснения с папой. Гельмольд говорит, что «когда нашим наскучило, согласились на то, чтобы славяне приняли христианскую веру и отпустили бывших у них в плену данов. И вот многие из них крестились притвор­но, а из пленников отпустили всех старых и неспособных к труду, прочих же, коих возраст делал более пригодными к рабской службе, удержали». «Так,— с иронией заключает Гельмольд,— большой этот поход разре­шился малою пользою. Ибо тотчас же потом (славяне) стали действовать хуже прежнего: ни крещения не признавали, ни воздерживались от ограбление данов». На Западе неудача похода против ободритов вызвала слухи о том, что немцы, будучи подкуплены славянским золотом, пре­дали датчан, «многие тысячи» которых погибли от славянского меча вследствие этой измены].
Главная (южная) армия крестоносцев собралась, как было условлено, в Магдебурге. В августе она двинулась к Гавельбергу и здесь имела остановку, причём папский легат, епископ гавельбергский, впервые попал тогда в свою епархию. В Гавельберге, невидимому, совещались о дальнейших планах действий. Эти планы шли очень далеко. Как показали последующие события, немецкие хищники имели в виду не столько поко--рение лютичей соседних с Гавельбергом областей, сколько захват Поморья, в состав которого входила тогда и старая территория лютичей за Пеной. Основное направление всему походу, очевидно, давал Альбрехт Медведь, который хотел расширить силами крестоносцев пределы своей северной марки за Пену и за Одру. Здесь было уже распространено Отгоном Бамбергским христианство, но надо думать, что князья скры­вали этот факт от массы крестоносцев, возбуждая их алчность перспек­тивой богатой добычи у язычников, по отношению к которым всё счита­лось дозволенным. Духовные князья соревновались в своих воинственных планах со светскими, причём возглавлявший этих прелатов архиепи­скоп магдебургский мечтал подчинить своей власти независимое помор­ское епископство и завладеть его обширными доходами в богатом Поморье.
Выше было указано, что аббат корвейский Вибальд имел виды на остров Рупну. Таким образом, двинувшиеся за Лабу немецкие полчища хотели поработить не только полабское, но и поморское славянство, неза­висимо от того, какую веру оно исповедывало. Участие поляков в крестовом походе было вызвано стремлением защитить польские интересы в Поморье, поскольку это последнее долгое время принадлежало Польше и. открывало для неё выход к морю. Где присоединилось польское войско к основной армии, неизвестно. Невидимому, это произошло где-нибудь около Одры, может быть, даже под Щетином …
Армия пошла к Поморью той самой дорогой, какой, 20 лет назад ехал Оттон Бамбергский. Пройдя с большими трудностями дремучий лес, от­делявший область гаволян от области морочен, крестоносцы вышли к озеру Морице и оказались на языческой территории, не признававшей ни власти немцев, ни христианства. Жители разбегались, спасая, что могли, а крестоносцы опустошали и жгли славянские селения. Был сожжён при этом славянский город Малхон вместе со стоявшим перед его воротами языческим святилищем. Обозначая свой путь грабежами, поджогами и убийствами, армия направилась к Дымину — городу лютичей на Пене,— но, не доходя до этого города, разделилась: часть армии направилась к Щетину. Под Дымином крестоносцы неожиданно встретили-такое же сопротивление славян, как и под Добином. Мы в точности не знаем, что здесь произошло, но по некоторым намёкам можем судить, что на Пене крестоносцев постигла такая же неудача, что и у ободритов под Добином. Гельмольд недаром смешивает события под обеими славянскими твердынями в одно целое повествование о неудаче крестового похода. Есть и другие известия о несогласиях и неудаче крестоносцев под Дымином]. Самым ярким показателем этой неудачи является поведение корвейского аббата, быстро распростившегося со своими мечтами о завое­вании Руяны и уже 8 сентября вернувшегося из похода. Выражая свою радость по поводу избавления от опасностей в славянской земле, аббат говорит, что поход хотя и оказался безрезультатным, по зато был выпол­нен «с послушанием»].
Полная неудача постигла и ту армию, которая направилась для дей­ствия против Щетина, главного города Поморья. Когда крестоносцы обложили этот город, осаждённые выставили на городских валах кресты, в знак того, что они христиане, и тогда среди армии произошло замеша­тельство. Всем стало очевидно, что затеянное предприятие стояло в вопиющем противоречии с идеями, провозглашёнными Бернардом Клервосским и папой, и рядовые крестоносцы поняли, что они одурачены князья­ми, которые их руками не у язычников, а у христиан хотят захватить но­вые земли и новые доходы. Тем временем из осаждённого Щетина яви­лось в лагерь крестоносцев посольство, во главе которого стоял сам епископ поморский. По известию чешского летописца Викентия Пражского, оставившего наиболее подробные сведения о действиях.крсстоносцев под Щетиной, участники посольства спрашивали князей, зачем они пришли к ним с оружием в руках, причём говорили, что если речь идёт «об ут­верждении веры христианской, то это нужно делать не оружием, а епи­скопской проповедью». Но так как, сообщает дальше чешский летописец, «саксы пришли с таким войском больше для захвата земли, чем для утверждения веры христианской», бывшие в войске епископы поспешили заключить мир с князем Поморья Ратибором и снять осаду города. Ко­нечно, не речи посольства оказали влияние на решение вождей похода, которые заранее знали, против кого они идут: их принудило к отступле­нию настроение армии, в которой смятение всё увеличивалось и даже на­чались прямые беспорядки. Согласно одному известию, рыцари, делившие между собою ещё не захваченную добычу, натолкнулись на решительное противодействие крестоносцев из простонародья, которые не пожелали продолжать военных действий против щетинцев и, не слушая своих вож­дей, в беспорядке покинули лагерь. При отступлении войско понесло большие потери».
Таким образом, широко задуманный крестовый поход против славян повсюду с позором провалился, и у современников па этот счёт не оста­валось никаких сомнений: все они почти единодушно отмечают полный неуспех похода немцев за Лабу. При этом одни из них объясняют неудачу похода раздорами князей, другие — незнанием неприятельской местности, третьи — тем, что крестоносцы ратовали не за «божие дело», руководствуясь чисто хищническими побуждениями. В действительности поход сорвался благодаря героическому сопротивлению славян, и самые раздоры князей и разложение и армии начались лишь после того, как немцы неожиданно натолкнулись на сильные славянские кре­пости, защитники которых дали решительный отпор немецким хищникам. Ведь даже и под Щетином дело решили пе кресты, расставленные на го­родских валах, а грозный вид щетинскнх укреплений, защищаемых отважным славянским гарнизоном.
По мнению одного из немецких писателей-националистов, В. Гизебрехта, поход 1147 г. всё же не окончился безрезультатно. Хотя, говорит он, немцы и не совершили славных деяний за Лабой и не сумели всю славянскую землю привести к христианству, но всё же «своею военною мощью они навели немалый страх на славян», в дальнейшем оказавший своё действие на их поведение. Но как мог навести страх поход, кон­чившийся полной неудачей и показавший бессилие немцев подавить сла­вянскую независимость? Не вернее ли думать, что этот поход решительно ослабил влияние немцев за Лабой, посеял здесь не страх к немецким захватчикам, а ещё большее отвращение и ненависть к ним и в то же время укрепил уверенность славян в своих силах? Гизебрехт ссылается на то, что поморским князь Ратибор, будто бы напуганный крестовым по­ходом, вынужден был в 1148 г. явиться в Гавельберг на свидание с сак­сонскими князьями и дать здесь обещание блюсти и распространять христианскую веру. По приезд Ратибора в Гавельберг осенью 1148 г., последовавший по вызову саксонских князей, можно толковать как раз в обратном смысле: именно не Ратибор был напуган немцами, а немцы были напуганы настроением славян после крестового похода, и это заста­вило их принять меры к тому, чтобы обезопасить себя от враждебных действий поморского князя. Твёрдые начала распространению христиан­ства в Поморье были положены уже Отгоном Бамбергским, и Ратибор, сам получивший крещение от этого епископа, продолжал независимо от результатов крестового похода распространять в своём княжестве новую веру. Поморье никогда позднее не возвращалось к язычеству (по крайней мере формально), и здесь вместе с христианством и христианским духовенством всё более и более утверждалось немецкое влияние.