Несмотря на успехи в исследовании городов домонгольской Руси (главная заслуга принадлежит здесь археологам), проблемы их сущности, становления и развития далеки от разрешения и часто предстают в искаженном свете.
        Что такое "город"? Каковы его функции? Уже в самих определениях понятия "город" сказался характерный для марксизма экономический детерминизм. Переоценка воздействия экономических факторов на все стороны жизни общества проявилась в понимании сущности городских центров, выделении их господствующих черт. Отсюда - попытки жестких дефиниций от самых элементарных ("город как центр ремесла и торговли") до болee сложных, учитывающих его полифункциональность. Для М. Н. Покровского благополучие русского города зиждилось на разбойничьей торговле: уже с XI в. он видит в нем засилье торгового, а вместе с ним и ростовщического капитала ¹⁾. Для историков школы Б. Д. Грекова на первый план в развитии городов вышло ремесленное производство, что прямо вытекает из марксистского тезиса об общественном разделении труда - отделении ремесла от сельского хозяйства. По Ф. Энгельсу, отделение ремесла от земледелия способствовало переходу от варварства к цивилизации, от доклассового общества к классовому ("второе крупное разделение труда"). Отсюда - появление укрепленных городов в эпоху военной демократии: "В их рвах зияет могила родового строя, а их башни упираются уже в цивилизацию" ²⁾.
        Объяснение появления раннесредневековых городов на Руси в итоге общественного разделения труда - пример явной модернизации в понимании экономики того времени, когда господствовало натуральное хозяйство. Продукты труда производятся здесь для удовлетворения потребностей самих производителей. Товарное производство находится в зачаточном состоянии. Внутренние местные рынки в эпоху становления городов на Руси еще не получили развития. Господствует дальняя международная торговля, затрагивавшая лишь верхи общества. Нельзя согласиться поэтому со следующей некритически воспринятой дефиницией: "Древнерусским городом можно считать постоянный населенный пункт, в котором с обширной сельской округи-волости концентрировалась, перерабатывалась и перераспределялась большая часть произведенного там прибавочного продукта" ³⁾.

Ведь для домонгольского времени о подобных формах угнетения смердов государственной властью не сохранилось ни одного документа: такие формы были чужды самому характеру отношений между представителями княжеско-дружинной среды и массой свободных общинников - обитателей сельских поселений. Не учитывается здесь и роль агрикультуры в городе, жители которого вели полукрестьянское существование и занимались разнообразными промыслами, как свидетельствуют археологические материалы: охотой, рыболовством, бортничеством.
        При раскопках даже в крупнейших стольных городах находят лемеха плугов, мотыги, косы, серпы, ручные жернова, ножницы для стрижки овец, рыболовные крючки и грузила для сетей, медорезки. О каком прибавочном продукте, отчуждаемом из сельского хозяйства, может идти речь, например, в Старой Рязани, когда, судя по археологическим данным, она возникла веком раньше окруживших ее потом деревень? Даже в Западной Европе выход из состояния "прямого сельскохозяйственного потребления" (собственного потребления произведенного продукта) произошел не ранее середины XII в., особенно же с XIII в., когда на обширных пространствах совершался переход от домашней экономики к рыночной, рождавшейся вследствие поступления в город излишков сельского производства ⁴⁾.
        Как на Западе, так и на Востоке Европы город представлял собой сложную модель, своего рода микрокосм с концентрическими кругами вокруг основного ядра. Первый круг - садовые и огородные культуры (огороды вплотную примыкают к городскому пространству и проникают в свободные его промежутки), а также молочное хозяйство; во втором и третьем кругах - зерновые культуры и пастбища. При раскопках на территории городских дворов-усадеб находят огромное количество костей домашних животных. Места для содержания скота обнаружены как в пределах укреплений, так и вне их.
        Но без ремесла и торговли нельзя представить себе и жизни укрепленных общинных поселений, например роменско-боршевских городищ VIII-X вв. или городищ украинского Прикарпатья VI-X вв., о чем красноречиво говорят археологические материалы ⁵⁾. В этом отношении резкого антагонизма между общинными центрами и городами не существовало. Население городов, где смертность превышала рождаемость, пополнялось за счет жителей деревень. Это приводило к нивелировке материальной культуры. Разумеется, в городах трудились, кроме рядовых ремесленников, и наиболее квалифицированные мастера, владевшие сложнейшими техническими приемами. По заказам знати они изготовляли предметы роскоши, украшения и дорогое оружие: мечи, шлемы, кольчуги ⁶⁾. Именно с городами в первую очередь были связаны "заморские гости" - купцы, которые вели торговлю с Византией и мусульманским Востоком, удовлетворяя потребности правящей верхушки в предметах роскоши и экзотических товарах.
        Только во второй половине XII - первой трети XIII в. появление технических новшеств в некоторых видах ремесла привело к выпуску массовой продукции, рассчитанной на широкий сбыт, но в пределах самого города или ближайшей сельской округи. Преувеличение роли ремесла при объяснении происхождения городов на Руси исходит из технологической модели социального прогресса и в конечном счете восходит к не оправдавшей себя теории о закономерной смене общественно-экономических формаций. Тем более, что материальные орудия обладают большей способностью выживания (в археологическом смысле), чем социальные институты и творения человеческого духа. Несмотря на все попытки, советским историкам не удалось доказать наличие в городах домонгольской Руси объединений ремесленников, подобных западным цехам ⁷⁾. Тут господствовала "свободное ремесло", т. е. не организованное в особые союзы. Следовательно, отсутствовали и навыки корпоративного самосознания.
        Приходится отказаться и от попыток дать унифицированное определение понятия "город": "Город есть населенный пункт, в котором сосредоточено промышленное и торговое население, в той или иной мере оторванное от земледелия" ⁸⁾. В действительности в древнерусском городе столь жесткой дифференциации трудовых занятий не существовало: во многом он сохранял аграрный облик, органично вписываясь в окружающий пейзаж. Не менee уязвимо и такое утверждение: "Настоящей силой, вызвавшей к жизни русские города, было развитие земледелия и ремесла в области экономики, развитие феодализма - в области общественных отношений" ⁹⁾В подобных схемах налицо недооценка всех факторов развития человеческих коллективов, кроме социально-экономического. Роль городов как центров культурного строительства и созидания духовных ценностей ставится при этом на последнее место.
        Теория племенных центров. В советской историографии господствовал эволюционистский подход к проблеме происхождения городов. Это позволяло искусственно отодвигать их возникновение в глубь веков (следовали, конечно, ссылки на высказывания Ф. Энгельса). Понятие племени восходит к эпохе военной демократии у древних славян на стадии разложения первобытнообщинного строя. Для этой общественной структуры, в том числе и в Восточной Европе, характерна трехступенчатая система власти: вождь-княэь, наделенный военными, судебными и религиозными (жреческими) функциями, совет племенной знати ("старцы градские") и народное собрание. В разговорной речи Руси племя обозначало родичей: это родня, близкие, свои; их защищает сила рода, родовая месть ¹⁰⁾. В племенных "городах", объединявших территорию, занятую тем или иным племенем, где концентрировались местные власти, видят зародыши будущих крупнейших древнерусских городов, якобы складывавшихся на родоплеменной основе. Даже такой исследователь, как И. Я. Фроянов, отдал дань теории племенных центров ¹¹⁾. "Столицы многих крупнейших княжеств, - пишет Б. А. Рыбаков, - были в свое время центрами союзов племен: Киев у Полян, Смоленск у Кривичей, Полоцк у Полочан, Новгород Великий у Словен, Новгород Северский у Северян" ¹²⁾. Между тем, ни в одном из перечисленных Рыбаковым центров не обнаружены собственно городские слои IX в., не говоря уже о более ранних, а в Смоленске и Новгороде Северском пока не открыты отложения даже X в., несмотря на многолетние археологические исследования ¹³⁾.
        Летопись упоминает "древлянские грады". Но нельзя забывать, что в древней Руси под "градами" (от "градити", т. е. строить, возводить) понимали любые укрепленные пункты. Это не отвечает понятию о средневековом городе в современной науке. Как свидетельствует "Повесть временных лет" (ПВЛ), периферийные племена или союзы племен, имевшие собственные грады, подобные древлянскому Искоростеню, отнюдь не способствовали истинной урбанизации. Напротив, их сопротивление централизаторским устремлениям киевских князей (древлян - Игорю и Ольге, вятичей - Святославу и Владимиру) тормозило ее. Доминирующая роль в племенных княжениях принадлежала поголовно вооруженному народу, организованному по-военному. Эта масса, активно влиявшая на решение своего князя и "лучших мужей", не склонна была подчиниться никакой внешней силе.
        Если у зарубежных исследователей теория континуитета, преемствености в развитии городов, например во Франкском государстве, связана с проблемой римского наследия и влияния античных институтов, то в построениях российских историков и археологов она или априорна, или покоится на зыбком основании: открытии на месте будущих городов раннеславянских селищ с середины I тыс. н. э. с грубой лепной посудой, а также со следами кузнечного, ювелирного и камнерезного дела. Сотни таких поселений, тяготевших к рекам и речкам (в южном регионе это поселения пражско-корчакской группы V - VII вв.), обнаружены вне возникших впоследствии городов.
        Утверждение Рыбакова, что уже в середине I тыс. н. э. Киев являлся центром Полянского союза племен во главе с Кием - "родоначальником династии киевских князей", который "сотвориша градок" во времена Юстиниана I лишено каких-либо оснований. Обнаруженные археологами следы корчакских поселений на Замковой горе (Киселевке) и Старокиевской горе, открытые там же жилища VII-VIII вв., находки на киевских высотах отдельных византийских монет V-VI вв. не могут служить аргументами в пользу существования раннегородского центра с двумя резиденциями Кия ¹⁴⁾. Да, на кручах над Днепром возникали общинные поселки, некоторые, возможно, и укрепленные. Но они никак не выделялись из окружающей аграрной стихии. Помпезное празднование 1500-летия столицы Украины имело скорее политическую, чем научную подоплеку. Исходя из тех же предпосылок, Чернигову насчитали 1300 лет.
        Умозрительный характер имеет гипотеза о возникновении Новгорода в результате слияния трех разноэтничных родовых поселков, игравших роль племенных центров (отсюда - деление на концы) ¹⁵⁾. Она противоречит археологическим данным, поскольку культурных слоев ранее X в. на территории не обнаружено. Основание Рязани (по Фроянову, первоначально племенного центра вятичей) произошло около середины XI века. Как показали широкомасштабные раскопки, она возникла в результате колонизации из разных регионов Руси. У Фроянова граница между средневековым городом и весями как бы стирается, город предстает порождением сельской архаической стихии. По его утверждению, "древнейшие города, возникшие вокруг центральных капищ, кладбищ и мест вечевых собраний, ничем не отличались от поселений сельского типа... На первых порах эти города имели, вероятно, аграрный характер" ¹⁶⁾. Но ведь тогда это даже не протогорода, а нечто совсем другое.
        Поскольку племенная теория урбанизации представляется не доказанной, ибо игнорирует археологические источники, вызывает сомнение и трактовка Фрояновым проблемы веча как детища племенных институтов, продолжавшего существовать в развитых городах XI-XIII веков.
        "Замковая теория". Наиболее откровенно она сформулирована С.В. Юшковым и получила широкую поддержку в российской историографии. "Нам думается, что город XI-XIII вв. есть не что иное как феодальный замок - бург западноевропейского средневековья... Это прежде всего центр феодального властвования над окружающей сельской округой. Бурги и города строились как в целях защиты от внешних врагов, так в неменьшей степени, и в целях охраны феодальных хищников от крестьянских восстаний"; говоря о преобразовании замков в "настоящие феодальные города", Юшков формулирует положение, ставшее основополагающим для советской историографии: "Как пункты, вокруг которых концентрируются ремесленники и торговцы, эти феодальные города могли возникнуть вокруг городов-замков, вокруг крупных княжеских и боярских сел" ¹⁷⁾. Тут древнерусские города ошибочно отождествляются с западноевропейскими. С 20-х годов советские историки исходят из ложной предпосылки, что уже в домонгольское время развитие феодализма на Руси не уступало его классическим формам, например в Северной Франции XI-XII веков.
        Но главное: в основе замковой теории лежит стремление во что бы то ни стало обосновать постулат о развитых классах и классовой борьбе в Киевской Руси. Греков полагал: ему "удалось показать, что в VI - VIII веках мы во всяком случае имели уже право говорить о возникновении классов"; в VIII - IX веках "эти классы делаются нам известны с достаточной ясностью"; отсюда и непомерное удревнение времени градообразования: "В более прогрессивных участках Руси процесс вызревания городов падает на VII - VIII века" ¹⁸⁾. По материалам поселений Прикарпатья утверждение классовых отношений происходит, по мнению Б. А. Тимощука. в процессе ликвидации общинных центров и строительства вместо них княжеских крепостей (не позднее второй половины IX века) ¹⁹⁾.
        Проблема генезиса городов тесно связана с вопросами системы власти и общественными отношениями внутри них. Под воздействием господствующей идеологии с ее донельзя упрощенной биполярной моделью строения "эксплуататорских обществ" (в средневековье: феодалы - зависимые крестьяне) в трудах советских историков явно форсируются процессы классообразования, феодального подчинения крестьян, наблюдается рабское следование высказываниям В. И. Ленина, что уже в эпоху Киевской Руси совершался переход от патриархального рабства к крепостничеству (в действительности крепостное право господствовало в России в XVII - XIX вв.) и шло формирование крупного землевладения.
        Между тем, как убедительно показал уже Н. П. Павлов-Сильванский, феодальный строй, для которого характерны поместье-бенефиций (лен, феод), всевозможные иммунитеты и скрупулезная регламентация вассальной службы, начал складываться в удельной Руси на рубеже XIII - XIV вв., и получил полное развитие в XVI в., в условиях централизованного Русского государства. Бояре, слуги великого князя, становились крупными землевладельцами, подобными западным феодалам ²⁰⁾. На Руси в домонгольское время не успела сложиться система, основанная на феодах - наследственных земельных владениях, пожалованных сеньором вассалу при условии несения военной службы, участия в административном управлении и суде. На Руси сеньориально-вассальные связи до XIV в. существовали в более патриархальной форме личных отношений: бояре и дружинники служили князю не столько за земельные дарения, сколько на условии получения доли в захваченной добыче, за оружие, коней и пиры, которые князь задавал своим соратникам.
        Объяснение этому явлению дал С. М. Соловьев: "Земли было слишком много, она не имела ценности без обрабатывающего ее народонаселения; главный доход князя, который, разумеется, шел преимущественно на содержание дружины, состоял в дани, которую князь собирал с племен и которая потом продавалась в Грецию" ²¹⁾. Вассальные отношения не сопровождались земельными пожалованиями и, следовательно, смерды - юридически свободные крестьяне и мелкие собственники, составлявшие основную массу сельского населения, никак не могли восставать против засевших а замках и городах "феодальных хищников" (по Юшкову). Искусственно созданная советскими историками оппозиция феодалы - крестьяне, последние - подвергаемые различным формам угнетения, с легкостью снимается. Данничество и "полюдье" - слишком архаические явления, чтобы можно было говорить о феодальной ренте.
        По письменным источникам, о восстаниях смердов в X - XIII вв. ничего не известно. Что касается внутригородских волнений, например с отстаиванием прав противоборствующих князей на киевский (1068 и 1113 гг.), то и здесь отсутствуют какие-либо признаки борьбы между классами. Изучение летописей убеждает, что к каждому из таких событий требуется индивидуальный подход; что участвовали в восстаниях не одни простолюдины; что на стороне каждого из воюющих властителей выступали партии их сторонников из ремесленников, мелких торговцев и крестьян близлежащих селений. Именно эту социально разнородную масcy летописец понимает под "киевлянами", участниками веча, "людьми".
        При анализе подобных бунтов советскими историками игнорировались социально-психологические факторы: упускались из виду повышенная внушаемость толпы, которую под видом борьбы за справедливость легко заряжали эмоциями гнева, а экзальтированная убежденность в своей правоте приводила к чудовищным последствиям. "Кияне же разъграбиша дворъ Путятинъ, тысячького, идоша на жиды, разграбиша я" (ПВЛ, 1113 г.). Стремление изничтожить виноватых с позиций собственной мнимой правоты выдается за классовую борьбу. Народные движения XI в. в Новгороде (1015-1017 гг., 70-е годы) оцениваются только Фрояновым как возникшие на религиозной и бытовой почве. События 1136, 1209, 1227-1230 гг. были, по его мнению, внутрисоциальными конфликтами ²²⁾. Термин "социально-политическая борьба", в отличие от понятия "классовая борьба", не вызывает возражений. Менее всего подходят под категории классовой борьбы и языческие восстания волхвов или позднейшие еретические движения.
        Для древней Руси, как и для более поздней России вообще, характерна нечеткость классовых взаимоотношений. В ней отсутствовали классы в европейском смысле слова (как, к примеру, в социальной структуре Англии XIX в., о которой писал К. Маркс) ²³⁾. В древнерусских городах XI- XIII вв. при постепенно развивавшейся сложной стратификации, социальной дифференциации "классов" в марксистско-ленинском смысле слова не существовало. Скорее следует говорить о стратах - общественных слоях, группах, объединенных общими имущественными или профессиональными признаками, уровнем образованности и т. д. Среди отдельных категорий населения, рассматриваемых в динамическом развитии, с присущими каждой из них чертами коллективной психологии и менталитета и со своими культурными нормами, следует констатировать отсутствие тех острых конфликтов, какими их рисовала предельно политизированная советская историография.
        При отсутствии крупного боярского землевладения, основанного на развитой системе эксплуатации зависимого крестьянства, а также классовой борьбы и коммунального движения за городские вольности против феодальных сеньоров, замки на территории Руси, подобные западноевропейским твердыням, получить распространение не могли. Не случайно археология их не знает. Пограничные же княжеские крепости или их ранние резиденции типа Вышгорода, а не замки, могли стать основой будущих городов. В IX-X вв. регулярные разъезды правителей с целью кормления дружины и сбора дани "мира для" (т. е. как подать населения за охрану его княжьими мужами) множили число княжеских ставок. Подобно франкским королям из династий Меровингов и Каролингов, у русских князей дружинного периода не было особой приверженности к оседлости. При наличии предпочитаемых пунктов пребывания укореняется практика кочевания с места на место; это примета времени.
        Непонятно, на каком основании восточнославянские городища VIII-IX вв. Рыбаков относит к категории замков - первых феодальных резиденций "лучших мужей" славянских племен, которые господствовали над жителями прилегающего поселка: "Тысячи таких дворов-хором стихийно возникали в VIII-IX вв. по всей Руси, знаменуя рождение феодальных отношений" ²⁴⁾. "Тысячи" памятников, к тому же "по всей Руси" - это скорее укрепленные центры кровнородственных или соседских общин: но о каких именно городищах идет речь, из контекста не ясно, так как ссылок нет. Рыбаков относит к числу городских замков даже дворы новгородских бояр. Что касается княжеских вотчин с XI в., как они рисуются в "Русской Правде", то между ними и феодальными замками едва ли можно ставить знак равенства. "Княж двор" (не говоря уже о боярских дворах, ограды которых, как археологически доказано, не отличались от частоколов или заборов обычных усадеб) не обязательно представлял собой цитадель со сложной системой фортификации.
        Пожалуй, единственное исключение - белокаменный ансамбль в Боголюбове, но это не столько замок, сколько дворец, репрезентативная княжеская резиденция, к тому же построенная при участии романских зодчих из Германии. Как пример феодального замка приводится Любеч (раскопки Рыбакова) ²⁵⁾. Но анализ материалов заставляет усомниться в предложенной им интерпретации памятника. Дело в том. что к самому раннему горизонту относятся погребения, датируемые по инвентарю до середины XII века. Весь вещевой материал из сооруженных выше построек относится ко второй половине XII в. и далее, до монгольского нашествия. Следовательно, "замок" не мог быть построен Владимиром Мономахом. Основная же территория окруженного валами Любеча со слоями X-XI вв. осталась почти не изученной и только в последние годы начинает исследоваться археологами. Едва ли она может называться "посадом", поскольку является более древней частью города, а укрепленный останец днепровской береговой возвышенности, где, возможно, располагалась усадьба какого-то высокопоставленного лица,- более поздний комплекс.
        Без достаточных оснований к "владельческим поселениям замкового типа" отнесены городища типа Воищинского и Бородинского в смоленском Поднепровье ²⁶⁾. Приводимые В. В. Седовым характерные признаки этих "феодальных замков" нельзя считать определяющими. Находки предметов вооружения на этих памятниках не выделяются среди других категорий вещей: это стрелы, булавы, кистени, топоры и пр. При раскопках городов их обнаруживают вместе с ремесленными и сельскохозяйственными орудиями среди бытовой утвари в жилищах рядовых горожан. Они свидетельствуют лишь о том, что на Руси, как и во всем средневековом мире, каждый свободный человек пользовался ничем не стесненным правом владения оружием. "Русская Правда" не оставляет сомнений насчет массового вооружения и горожан, и селян. Показательно, что на территории так называемых замков отсутствует очень дорогое по тем временам оружие дружинников: мечи, сабли, шлемы и кольчуги.
        Замковая теория не учитывает динамики планировочного развития городских центров на протяжении X - XIII веков. Общепринятая схема - княжеско-дружинный детинец (кремль, кром) и примыкавший к нему торгово-ремесленный посад - слишком часто не отвечает археологическим показателям. Первый пояс укреплений окружал не обязательно аристократический детинец, а скорее древнюю часть поселения, его ядро. Одна из причин заблуждения - слабая археологическая изученность "посадских" частей городов, раскопки малыми площадями.
        В результате крупномасштабных исследований в Старой Рязани стало очевидным, что первая и вторая линии ее оборонительных сооружений опоясывают не кремль - княжескую резиденцию, как считал А. Л. Монгайт ²⁷⁾, а первоначальный город с примыкавшим к нему с середины XI в. курганным могильником. На его площади отрыты усадьбы рядовых горожан без каких-либо следов пребывания представителей правящей элиты. Инвентарь полуязыческих погребений свидетельствует об отсутствии имущественного расслоения до середины XII века. На новом этапе развития города, когда он становится столицей Муромо-Рязанского княжества, размеры его огражденной стенами территории увеличиваются в 8 раз, достигая 60 га. Именно тут возникает административный центр с тремя кирпичными храмами, боярскими "теремными строениями" и дворами зажиточных ремесленников-ювелиров, работавших по заказам знати. В прибрежной части стольного града на Оке, на месте снесенного (при расширении застройки) некрополя, найдены почти все клады драгоценных украшений из золота и серебра. Если же следовать формальным топографическим критериям, в основе которых проглядывает упрощенно-социологическая схема, то эту центральную часть Рязани пришлось бы назвать "посадом".
        Теория "протогородов-виков". В последние десятилетия этому типу памятников уделяется пристальное внимание, проводится их интенсивное археологическое изучение, им посвящена обширная литература ²⁸⁾. Речь идет о топографических и функционально близких комплексах, обычно включающих поселения, небольшие городища и обширные курганные могильники с большим количеством дружинных захоронений (IX - начало XI в.). К их числу относят Ладогу, Рюриково городище под Новгородом, Гнёздово возле Смоленска, Сарское городище у Ростова, Тимерево и Михайлово в ярославском Поволжье, Шестовицы под Черниговом и другие объекты. Названия этих памятников не отражают их главной сути: "открытые торгово-ремесленные поселения", "города-эмбрионы", "протогородские центры", "протогорода".
        В действительности эти достаточно сложные организмы были тесно связаны с интересами международной торговли и далеких грабительских походов. (Между тем и другим в ту эпоху трудно провести резкую границу). Они представляли собой в первую очередь торговые места, фактории (эмпории), которые по ряду признаков сближают с центрами, известными под германским названием "вик" в значении - порт, гавань, залив. К числу таких признаков относятся: расположение на пограничье; местонахождение на важнейших торговых путях; наличие укреплений; значительная площадь поселений; мобильность населения и его полиэтничность; находки кладов куфических монет-дирхемов и импортных предметов роскоши - драгоценных украшений, шелковых тканей, поливной посуды. К числу виков относят Хедебю в Дании, Скирингссаль в Южной Норвегии, Бирку на озере Меларен в Швеции, Колобжег и Волин на южном побережье Балтики и др.
"Протогорода" Восточной Европы были тесно связаны с двумя трансконтинентальными трассами: Великим Волжским путем, ведущим в страны мусульманского Востока, и Волховско-Днепровской магистралью - "путем из варяг в греки", который связывал Скандинавию и славянские земли с Византией и Восточным Средиземноморьем. "Путь из варяг в греки" играл не только важную роль в торговых связях, но имел исключительно важное военно-политическое и культурное значение. По Волге и Дону с его притоками в обмен на меха и другие продукты лесных промыслов в IX - X вв. в огромных количествах поступало монетное серебро в виде дирхемов - главных платежных знаков в Восточной Европе и Балтийском регионе.
        Контроль над этими магистральными коммуникациями осуществлялся в таких центрах, как Ладога и Гнёздово, Шестовицы и Киев с их дружинными некрополями. "Колонии" купцов-воинов (в дружинных курганах, помимо оружия, находят принадлежности для торговых операций - складные весы с гирьками для взвешивания серебра), места организации далеких походов, вероятно, одновременен служили и погостами, которые регулировали полюдье и кормление дружины. Недаром расцвет сети "протогородских" поселений приходится на середину X в.- время реформ Ольги ²⁹⁾. В тех же пунктах могла процветать и работорговля. Отмечено их сосуществование с древнейшими городами: примета переходного времени, Рюриково городище (конец IX-X вв.), синхронно древнейшим напластованиям Новгорода; стан в Шестовицах одновременен раннему Чернигову и Киеву.
        Вся жизнь чуждых оседлости дружинников, на время оседавших в поселениях, ничего общего не имевших с урбанистическими образованиями была направлена на подготовку далеких и опасных экспедиций, а жившие там ремесленники обслуживали нужды этого привилегированного слоя. В Гнёздове обнаружены захоронения мастеров с молотками, напильникам, резцами, долотами - кузнечным и деревообделочным инструментарием связанным с постройкой новых и ремонтом бывших в плавании судов.
        До недавнего времени замалчивалась ведущая роль скандинавов в становлении и функционировании центров типа Гнездова или Шестовиц. Между тем экспансия викингов (последняя, поздняя стадия Великого переселения народов), о которых еще в XIII в., с ужасом вспоминала христианская Европа, сыграла важную роль в истории Киевской Руси. В самых крупных и богатых курганах "протогородских" могильников открыты погребения этих "пассионариев" (по терминологии Л. Н. Гумилева) - людей, обладавших повышенной активностью, боеспособностью и выносливостью, для которых летними жилищами служили корабли. В Гнёздове - средоточии славяно-варяжских контактов на центральном участке "пути из варяг в греки", где перекрещивались водные и волоковые переходы систем Волхов - Днепр - Двина - Угра - Ока, выделяется группа больших курганов, составлявших аристократическое кладбище в центральной части некрополя Военные вожди захоронены по скандинавскому обряду, которому соответствует и сопровождающий инвентарь: предметы вооружения, украшения, амулеты и пр. Скандинавские элементы, зачастую в трансформированном виде, наряду со славянскими, финнскими и балтскими (в состав воинских контингентов входили представители разных этнических групп), очень сильны и в других курганных комплексах X в. при "протогородах".
        После новых археологических открытий становится все более ясной надуманность, искусственность "норманнской проблемы", бесперспективность борьбы так называемых норманистов и антинорманистов. Умалять значение скандинавских "находников" в становлении Древнерусского государства значит грешить против исторической истины. "Призвание варягов" неправомерно связывают с посягательствами на национальное достоинстве и с отрицанием самобытности древнерусской культуры. "Призвание варягов" - иначе, иноземное завоевание, кладущее начало русской государственности, - тоже не наш удел; вся романская Европа сложилась вокруг национально чуждых государственных ячеек: германских королевств. Это но помешало пришельцам и на Западе, и у нас быстро раствориться в завоеванной этнической среде" ³⁰⁾.

Прав А. П. Новосельцев, когда пишет, что "осмысление сущности государства как общественного института, возникшего на определенной стадии развития, делало вопрос о происхождении династии второстепенным, каким он, кстати, давно является для европейской исторической науки. Иначе, например, английские историки должны были бы ломать копья из-за принадлежности своих правящих династий, чего они не делают, хотя с 1066 г. в Англии не было ни одного английского по происхождению правящего дома" ³¹⁾. Княжеские дружины состояли из разноплеменного люда. Но, судя по договорам Олега и Игоря с греками (911, 944 гг.) и материалам дружинных могильников, значительную часть правящего слоя составляли скандинавы. Они занимали важные государственные должности. Но сами варяжские дружины нельзя представлять особенно многолюдными. Укрепившись в "протогородских" пунктах, а также в Новгороде и Киеве, они искали опору в местном населении.
        Разноэтничность состава дружин варварских вождей, совершавших грабительские походы на Царьград и прикаспийские области при преобладающей роли викингов, что определялось и происхождением правящей династии, позволяет считать, что "русы" - это не этноним, а политоним. Как и у франков уже с VI в., ранняя знать эпохи образования Древнерусского государства формировалась как этнически смешанная группа. В результате тесного содружества со славянами этнические различия, хотя и продолжали осознаваться, переставали быть политически значимыми. К началу XI в. осевшие на Руси варяги ассимилируются славянами, усваивая их быт и элементы материальной культуры, что подтверждается археологически.
        Именно с этого времени дружинные лагеря - места дислокации воинов и одновременно торгово-фискальные центры - уступают место качественно новым образованиям. Сыграв свою роль в формировании государства Рюриковичей, в усилении княжеско-боярской прослойки, они прекращают свое существование, отнюдь не образуя "отчетливой раннегородской сети" ³²⁾. Рыночные места, опорные пункты полукупцов-полупиратов, были слишком нестабильны, не укоренены в окружающем мире, как это характерно для горожан средневековья, не слишком надежно защищали своих временных обитателей.
        С наступлением "городской ситуации", в новых исторических условиях перехода от активной внешней экспансии к упорядоченной внутренней политике, особенно после принятия христианства, происходит не перенос поселения на другое место, т. е. трансурбанизация, а создание вблизи него на естественно защищенном пространстве развитого города нового типа. Новгород, Смоленск, Ярославль или Ростов Великий не стали прямыми преемниками Рюрикова городища, Гнёздова, Тимерева и Сарского городища. пришедших в упадок. Этому упадку центров, связанных с интересами международной торговли, способствовали и другие факторы: "серебряный кризис" на Востоке с XI в.; ослабление Хазарского каганата, являвшегося важным посредником в торговле с Востоком; изменение исторической ситуации в самой Скандинавии: в Дании, Швеции и Норвегии складываются централизованные государства и наступает конец эпохи викингов.
        Как же проходил процесс образования и развития городов домонголъской Руси? Очевидна бесплодность попыток жестких определений понятия "город" путем застывшего набора признаков. Любое определение предполагает некое ограничение, следовательно, ведет к обеднению исторической реальности. Сущность столь сложного социокультурного феномена, как средневековый город, видоизменяется в зависимости от места и времени. Индивидуальность городского центра определяется многими факторами, том числе преобладающей ролью тех или иных его функций, разнообразием их сочетаний.
        Среди них выделяются следующие: политико-административно-правовые (города являются средоточием властных структур); военные (особенно важно значение городов-крепостей, их стратегическая роль в южном лесостепном пограничье, где появлялись "скорые на кровопролитье" кочевники); культурные, с включением как религиозных, так и светских начал; ремесленные; торговые; коммуникационные (расположенные на главных путях сообщения города поддерживают международные связи, что ведет к взаимообогащению культур,- осуществляют контакты между отдельными территориями Киевской Руси, а позднее - землями-княжениями).