К.и.н. доцент МГУ им. М.В. Ломоносова  Соловьев К.А.

Введение

Существующее в настоящее время толкование понятие легитимность государственной власти сформировалась под влиянием теоретических построений М. Вебера и, в частности, одного из его основополагающих тезисов: "... государство есть то человеческое общество, которое внутри определенной области (...) претендует (с успехом) на монополию легитимного физического насилия".¹ При этом авторы второй половины XX в., пишущие на тему политической социологии, высказывают два противоположных взгляда на возможности использования понятия легитимность в характеристике обществ далекого прошлого. Так авторы "пенгановского" "Социологического словаря" утверждают, что "в рамках классических цивилизаций между "законностью и "легитимностью" не было существенного различия: законная власть являлась легитимной".² Это означает, что до формирования представительной демократии проблема легитимации государственной власти не может считаться самостоятельной.

Противоположная точка зрения предполагает выделение особых типов легитимности и, соответственно, особых форм легитимации власти для разных этапов истории государства, начиная с самых древних времен. Сам М. Вебер выделял три стадии развития легитимности власти в добуржуазном обществе: геронтократическую, патриархальную и патримональную.³ Юрген Хабермас и социологи его круга, специально оговаривали, что в средневековых государствах легитимность королевской власти не могла базироваться лишь на династических правилах или титуле. Она должна была постоянно подтверждаться эффективным исполнением "функций управления и суда".⁴ Американский историк Нэнси Колльманн, выделяя в истории Московской Руси две стадии легитимации государственной власти: "харизматическую" и "традиционную".⁵ В этом последнем случае используется "веберовское" деление на "типы" легитимации власти: традиционный, харизматический и рациональный, и перенесение тех или иных типов на различные временные отрезки.

На наш взгляд, предметом исторической науки может быть не столько тип легитимности,⁶ сколько те формы, которые используются для легитимации власти на том или ином этапе исторического развития. Всю совокупность черт легитимной власти в данном обществе можно было бы обозначить как потестарный образ власти, в котором отчетливо выделяются две части. Первая часть - это способ обретения власти. Момент перехода власти из одних рук в другие предельно актуализирует понятие "легитимность" и, тем самым, позволяет определить те исторические и национальные формы, которые свойственны данному времени и данному государству. Характеристиками этой части потестарного образа можно считать:

Вторая часть потестарного образа отражает постоянно присутствующую необходимость в легитимации тех решений, которые принимает власть в процессе государственного управления. Соответственно она описывает способ легитимного действия, признаваемого народом не только как действие законное, но и действие правильное. Для этой части потестарного образа власти наиболее существенными чертами могут считаться:

Настоящая работа представляет собой попытку, во-первых, обосновать необходимость изучения исторических форм легитимности государственной власти в Древней и Средневековой Руси, а во-вторых, представить возможную схему эволюции форм легитимности на ранних этапах отечественной истории, от появления раннефеодального государства на рубеже IX - X вв., до возникновения Московского государства во второй половине XV в.

Глава 1.
"Договорная" легитимность в Древней Руси. IX - первая треть XIII вв.

Складывание "ядра легитимности" при формировании Древнерусского государства. Представляется очевидным, что ни примирить все существующие точки зрения на характер власти в Древней Руси, ни в достаточной степени обосновать какую-либо одну в настоящее время невозможно. Один из вариантов "снятия" этой проблемы, уже был опробован на рубеже XIX - XX вв., когда была выдвинута теория уникальности каждого из проходивших во властной сфере процессов, при полной невозможности сведения их к единым принципам. Сторонники такого подхода (в несколько модифицированном признанием классового характера власти виде) есть и в конце XX в.⁷ Возможно в сфере легальности власти, связанной, прежде всего с юридической процедурой, такой подход возможен и оправдан, но в сфере легитимности он не может быть применим просто по соображениям здравого смысла. По крайней мере, основные элементы легитимации власти: претенденты и способ овладения властью; ритуалы и церемонии этот способ освящающие; методы принятия решений и доведения их до населения - все они не могли меняться в каждом поколении коренным образом. Традиционность властных отношений, столь важная для устойчивости государственной власти и в наше время, в гораздо большей степени важна в период становления государственности, когда обычай еще занимает то место, которое в дальнейшем будет принадлежать закону. Соответственно все действующие и все появляющиеся формы проявления доверия населения власти должны вписываться в некий набор принципов, который мы здесь обозначим термином ядро легитимности. Сформировавшиеся в догосударственный период в "большесемейных" (по терминологии Б. А. Тимощука⁸) восточнославянских общинах, эти принципы задавали своего рода "сетку координат" в которую должна была вписываться власть в проходившем период становления Древнерусском государстве IX - X вв.⁹

Ядро легитимности складывалось в период VI - VIII вв., и может быть описано в терминах потестарно-политической этнографии. В качестве формы предшествующей собственно легитимности выступает авторитет старших мужчин, который в период разложения эгалитарного общества проходит стадию институализации. В это время возникают статусные отличия членов общины.¹⁰ Одновременно появляются обряды и речевые формулы, оформляющие первичные отношения "авторитета" (протовласти) и населения. Археологически, существования такого рода "авторитета" в VI в. подтверждается особым положением "материнской" семьи в гнездах общинах.¹¹ В стратифицированном обществе VII - VIII вв. закрепляется ярко выраженный статус вождей и старейшин. В это время складывается патронат - система управления, базирующаяся на контроле вождя над определенной территорией, в обмен на часть прибавочного продукта. Такого рода контроль отмечен в самых ранних описаниях власти у восточных славян. Знаменитый рассказ анонимного арабского путешественника первой половины IX в. (в изложении Ибн-Русте) содержит описание "главы" славянского протогосударства его обязанностей и прав. То описание позволяет реконструировать формы протолегитимности одного из племенных объединений восточных славян. Основными ее элементами были:

В описании Ибн-Русте отчетливо выступают яркие черты вождества (cyifdom) - общественных отношений, в рамках которых осуществлялся переход к ранним государствам. ¹³ Первичные формы власти в нем принимали форму патроната. Однако вождество, в одном из его наиболее распространенных пониманий, вело общество к формированию жестко иерхаизированной модели государства, построенного по бюрократической "вертикальной" соподчиненности.¹⁴ В славянских же землях государство возникло не как бюрократическое, а как "дружинное" - со значительным участием в управлении свободных граждан и практическим отсутствием бюрократических структур. Этому способствовало соединение как минимум трех факторов, условно обозначаемых нами как "генетический", "географический" и "политический".

Генетическим фактором мы здесь называем дуализм властных отношений, присущий, видимо, всем индоевропейцам на ранней стадии формирования государства. (По крайней мере, борьба начал общинного самоуправления и военной власти предводителя дружины, в сочетании с действием природных экономических и политических факторов, в конечном счете, определила формы государственности античных Греции и Рима и "варварских" государств германцев. Те же два властных начала были свойственны и ближайшим соседям восточных славян - балтам.¹⁵) В цитированном уже выше арабском источнике оппозицию: правитель - общественное самоуправление, можно увидеть, в скрытой форме в терминологическом противопоставлении "царь" - "они", в более явной (на что обратил внимание еще А.П. Новосельцев¹⁶) - в титуле - "глава - глав" и в отсутствии бюрократии, наконец, в самой явной - в отмеченном арабскими авторами форме сбора дани - полюдье. В X в. эта оппозиция усилилась тем, что составлявшая опору княжеской власти дружина стала "первым надплеменным сословием сформировавшимся из разноплеменного населения".¹⁷

Фактор географический можно обозначить как условную обособленность сначала большесемейных гнезд общин, а затем и городских волостей на большой территории. При очевидной экономической самодостаточности отдельных общин окруженных значительными лесными массивами их объединение в единое государство могло быть вызвано сочетанием давления извне с внешнеэкономическими (торговыми) интересами появлявшейся городской элиты. И то, и другое подталкивало общины к самоорганизации и выбору таких форм управления, при которых местные интересы общины были бы максимально защищены, не устраняли бы возможность широких контактов с торговыми партнерами, по формирующемуся пути "из Варяг в Греки". Равная легитимность племенных "светлых князей" явно препятствовала осознанию общих интересов, поскольку провоцировала межплеменные войны и взаимный грабеж, классическим описанием которого стали строки из Сказания о призвании варягов в Повести временных лет: "И изъгнаша варяги за море, и не даша имъ дани и почаша сами в собе володети, и не бе в них правды и вста родъ на родъ, и быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся". ¹⁸

Указанная выше территориальная обособленность препятствовала установлению легитимности завоевания, при которой "светлый князь" одного из племен подчинил бы себе и другие, утвердив наследственную монархию. И наоборот - даннические отношения, при которых глава дружины выполнял только ограниченный набор функций, "обозначая" свое присутствие (как власти) полюдьем идеально соответствовали уже утвердившейся форме патроната светлых князей и интересам городских общин. Другое дело, что племенные образования славян IX в. платили дань и собственным "светлым князьям" (полюдье) и более сильным соседям - варягам и хазарам.

Из сказанного выше видно, что первичная легитимность государственной власти могла возникнуть только при объединении разрозненных племенных (городских) общин под властью одного "патрона". Причем успех такого объединения, зависел бы от выполнения простой и ясной программы а) ликвидация двухуровневой дани; б) прекращение взаимной борьбы; в) обеспечение безопасности населения и торговли. Вся она целиком укладывается во фразу, с которой новгородцы обратились к варягам, призывая их на правление: "Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нетъ. Да поидете княжить и володети нами".¹⁹

И тут мы подходим к третьему, политическому фактору, влиявшему на утверждение ядра легитимности. Варяги, хазары, а, судя по арабским источникам, и венгры,²⁰ представляли в славянских землях внешнюю силу, частично подавляющую самостоятельное развитие славянских общин, вследствие постоянных военных экспедиций, сопровождавшихся грабежом, захватом рабов и наложением дани. Но при этом варяги и только они, вследствие, во-первых, близкой социальной организации, во-вторых, отсутствия государственной экспансии в славянские земли могли выступить в качестве организующей внешней силы, которую можно использовать для защиты интересов местных общин по взаимному согласию. Так форма патроната соединяется с договорным характером власти. Именно так - договором - в Сказании о призвании варягов объясняется возникновение династии Рюриковичей.

Отсылка к "Сказанию" не значит, что мы считаем это произведение "аутентичным" тем событиям, что происходили в IX в. В нашем случае признание легендарности "Сказания" - важный показатель того, что в нем будет закреплено не столько исторические факты (то, что было), сколько факты сознания (то, что должно быть), не достоверные события, а лишь те, что считаются достоверными и воспринимаются как достоверные. Фольклорная основа "Сказания" позволяет судить о закреплении в народном сознании "правильного" способа утверждения государственной власти. Нельзя не согласиться с В. Я. Петрухиными, что, решая проблему легитимности династии, летописец XII в. опирался на традицию, уходящую на глубину двух столетий и предусматривающую, что "... устный "ряд" (договор) заключенный с призванными князьями стал основой для развития дальнейших отношений княжеской власти со славянскими и другими племенами".²¹

То, что договорный характер власти был зафиксирован "Сказанием", то это может означать одно из двух: а) "правильный", с точки зрения княжеского историографа XII в. способ утверждения у власти был "опрокинут" в прошлое; б) этот "правильный" способ существовал издревле и лишь служил еще одним доказательством легитимности действующей власти. Возможность, доказать или опровергнуть каждый из этих ответов дают, по нашему мнению материалы скандинавских саг. Если предположить, что в "Сказании" могли отразиться и варяжские предания,²² то оно позволяет посмотреть на взаимоотношения варягов-находников и славянского населения Приладожья с "внешней" стороны. В "Саге о Тридреке Бернском", составленной около 1250 г. и представлявшей обобщенный образ взаимоотношений варягов и славян (в ней одновременно действуют и Аттила и Владимир Святой), речь идет об успешном военном походе в славянские земли: "Зовет конунг Аттила конунга Тидрека и многих других воевод на совет; и рядят они земский ряд, как устроить все то царство, которое они покорили. И (...) посадил конунг Атила ярла Ипона воеводою на Руси, управлять тем царством, судить по земскому закону и платить дани конунгу Аттиле".²³

Если признать правоту высказывания Т. Н. Джаксон: "Известия исландских королевских саг о Восточной Прибалтике имеют под собой реальные факты, трансформированные по законам жанра саги",²⁴ - то важными будут два обстоятельства. Первое - "покорить" не значит завоевать. Различие в терминах не в насильственном способе действий, а в том, что покорение подразумевает большую свободу тех, кого подчинили. Это перекликается и с арабскими сведениями о действиях "русов" (варягов) в земле славян: "И царь их взимает с торговли 1/10. Всегда 100-200 из них ходят к славянам и насильно берут с них на свое содержание, пока там находятся. И там находятся много людей из славян, которые служат им, пока не избавятся от зависимости".²⁵ И второе - варяги, выступающие как внешняя сила, не навязывают славянам свой закон, а берутся управлять по "земскому", то есть тому, который уже существует, что в полной мере соответствует пожеланию новгородцев из "Сказания" о призвании варягов "владеть и судить по праву".

Еще больше параллелей между "Сказанием" и Сагой о Хрольве Пешеходе:

Последовательность событий в Саге несколько иная, чем в летописи, но мы и не утверждаем, что "Сага о Хрольве Пешеходе" описывает приглашение Рюрика. Наша задача иная - показать, что выборность правителя и согласие его управлять в интересах города, было естественным для варягов того времени. Н. Н. Гринев высказал предположение, что для составления и первой и второй редакции Сказания о призвании Рюрика летописцы использовали "документ, описывающий условия соглашения с княжеским родом, т.е. договор", написанный на древнешведском языке и хранившийся во второй половине XI в. в великокняжеском архиве.²⁷ Содержание саг это мнение подтверждает. Не противоречит этому и летописные известия (о чем - ниже). Таким образом, государственность, формировавшаяся при частичном совпадении экономических и политических интересов варягов-находников и славянских городских общин, заранее принимала компромиссный характер договора. Для появления легитимной власти необходимо было, чтобы две ее функциональные единицы: община (хранитель власти) и предводитель дружины (хранитель "порядка") обменялись полномочиями: князь привносил в общину свое исключительное право на суд и организацию военных предприятий, а община наделяла его суверенной властью, до тех пор, пока эта власть использовалась по назначению.

То же самое, если судить по "Повести временных лет", повторилось и в земле полян, с приходом Аскольда и Дира. Летопись передает исключительно мирный характер утверждения их на киевском столе: "И поидоста по Днепру, и идучи мимо и узреста на горе градок. И упрошаста и реста: "Чий се градокъ?" Они же реша: "Была суть 3 братья Кий, Щекъ Хоривъ, иже сделаша градоко сь, и изгибоша, и мы сидим, родъ ихъ, платяча дань козаромъ. Асколдъ же и Диръ остаста в граде семь, и многи варяги совокуписта, начаша владети польскою землею..."²⁸ Те же мотивы, что и на севере, звучат и на юге. Два признака новых потестарных отношений заметны более всего. Первый - дань, выплачиваемая иноземцам, формирует стремление к собственной государственности. Второй - утверждение новых властных структур происходит по согласию общины (иначе как объяснить столь мирный термин "остаста"?) и принимает форму договора.

Договорная (княжеская) легитимность. Договорный характер легитимации власти князя, утвердившийся в предгосударственную эпоху - вот что составляло, на наш взгляд, прочный фундамент потестарных отношений на протяжении всей истории существования Древней Руси. Другими словами - это то "ядро легитимности", о котором говорилось выше. Пример не служит доказательством, но может быть иллюстрацией заявленного тезиса. Один из самых характерных примеров такого рода договорных отношений зафиксирован летописями под 1154 г., когда умер в Киеве князь Вячеслав Владимирович. По договору, заключенному с киевлянами незадолго до этого, соправителем Вячеслава должен был стать его племянник Ростислав Мстиславич Смоленский.²⁹ Тот отправился сражаться за Чернигов, не слушая добрых советов: "Ты ся еще с людьми Киеве не утвердилъ, а поеде лепле в Киевъ, же с людьми утвердися, аче стрый придеть на тя Дюрги поне ты ся с людьми утвердилъ будеши, годно ти ся с ним умирити умиришися, паки ли а рать зачнеши с ним.³⁰ Однако князь, в ожидании скорого сражения, не рискнул покинуть войско, договор с киевлянами не заключил и, потерпев неудачу в походе, потерял и киевское княжение. В. Т. Пашуто, выбравший этот эпизод в качестве примера обязательности ряда между князем и городом, так объяснял стремление горожан "обзавестись князем": "Это было необходимо для поддержания социального "порядка" и сохранении независимости волостных владений."³¹ То есть, продолжим мы, для легитимации того порядка, который уже существует, но не может действовать без привлечения "внешней" для городской общины силы - князя.

Пример Ростислава показывает, что договор - "ряд" не имеет ничего общего с договоренностью - то есть соглашением. Договоренность у Ростислава была, а о договоре он не побеспокоился. Последняя фраза из обращения к князю советников: "годно" на мир или на рать, есть самое прямое указание на право князя выступать от лица городской общины получаемое только по заключению ряда, то есть на основной принцип легитимации нового князя в земле-волости. Пренебрежение Ростиславом обрядом легитимации сразу после смерти его соправителя Вячеслав, привел к обрыву легитимности, при котором никакие прежние договоренности не действуют. Понимая это, Ростислав после поражения бежит не в Киев, а в Смоленск, с которым у него ряд, киевляне же обращаются к одному из противников Ростислава - Изяславу Давыдовичу: "поиди г Кыеву атъ не возмутъ нас Половцы."³²

Посмотрим на другой пример, казалось бы, ни по времени, ни по характеру событий ничего общего не имеющий с вышеприведенным. Это события в Киеве 1068 г., традиционно трактуемые как "антифеодальное восстание".³³ Возмущенные безответственной политикой князя Изяслава Ярославича киевляне не только (и не столько) изгоняют великого князя, сколько занимаются поисками новой легитимной силы. Они "вырубают" заточенного князя Всеслава Полоцкого из поруба и "прославляют" его среди княжеского двора.

Если брать в расчет только насильственный характер действий киевлян, то события эти можно трактовать и как восстание, и как государственный переворот. Но только в том случае, если признать права Изяслава на киевский стол безусловными и неизменными (а это значит, признать власть киевских князей наследственной монархией). Его собственные братья так не считали. В следующем 1069 г., когда Изяслав с войском польского короля Болеслава пошел на Всеслава, а тот бежал, киевляне обратились к младшим сыновьям Ярослава Мудрого - Святославу и Всеволоду. И сказал Святослав: "Ве послеве к брату своему; аще поидеть на вы с ляхы губити васъ, то ве противу ему ратью, не даве бо погубити града отца своего..."³⁴ Не считали так и сами киевляне. Ведь летопись, хоть и глухо, но говорит о том, что не только по "завещанию" Ярослава занял тот великокняжеский стол. В самом начале своего правления Изяслав выступал как внешняя сила по отношению к городу. "Пришедъ Изяславъ седе Кыеве..."³⁵ - вот момент когда право на управление соединилось с возможностью управлять, возможностью предоставляемой городской общиной. Тем меньше оснований считать восстанием в XI в. то, что в XII в было обычной практикой - показать князю, что он исчерпал пределы собственной легитимности и тут же найти себе нового князя.

В чем же причины столь поспешного "прославления" нового князя? Одна из них - внешняя. Это половецкая угроза, перед лицом которой фигура князя играла роль центра сплочения всех сил. Но с большой долей уверенности можно говорить и о внутренней потребности городской общины в князе. Структуру "договорной" легитимности можно описать, как чередование точек и тире, где тире - легитимная власть признанного общиной князя, а точка - обрыв легитимности, вызванный разными обстоятельствами, такими как смерть правящего князя, его бегство, плен или признание горожанами его деятельности нелегитимной. Рассмотрим две реальные ситуации, в которых такой обрыв легитимности произошел, и городские общины по разным причинам лишились своих князей, не имея возможности быстро подобрать им замену.

В обоих случаях события развивались сходным образом: вся система власти сохраняется, управители находятся на своих местах, но при этом резко, в один момент обрывается легитимность всей властной вертикали. "Брожение" в городе, начинающееся сразу же за тем как становится известно, что князь больше не в состоянии исполнять своих полномочий есть ничто иное, как признание за князем и только за князем права на управление, выраженное в отрицательной форме. Как очень точно отметил А. П. Толочко: "Без участия князя государственный механизм был парализован".³⁸

Признание за князем функции легитимной внешней силы, означает отказ от попыток увидеть в Древней Руси монархию традиционного типа, с наследственной передачей власти или даже конфедерацию "старших" князей. Но, с другой стороны, вряд ли можно говорить и о точном соответствии власти полисной системе античного образца. Договорная модель организации властных отношений предусматривала жесткое разграничение прав и обязанностей, при которой князь не мог выполнять функций веча (и не мог вече устранить) но и городская община ни в каком виде не могла владеть теми полномочиями, которые принадлежали князю и только ему. Другое дело, что с течением времени серьезно менялся набор княжеских полномочий (как в сторону увеличения, так и в сторону уменьшения), а в XII в. произошла их регионализация, при которой права князя варьировались в зависимости а) от обычаев местности б) способности князя расширить объем своей власти. Но прежде чем говорить об этой эволюции необходимо отметить общие основы легитимации власти князя, вытекающие из договорного характера его отношений с городскими общинами.

Формы легитимации княжеской власти. Князь стал важнейшей частью механизма государственного управления Древней Руси не только и не столько потому, что у него была воинская сила, сколько потому, что он был первым "отчужденным" общественным институтом. Князь из династии Рюриковичей не был укоренен в общине ни в IX - X вв., когда он был иноплеменником и "находником", ни в XI - XII вв., когда князья "кочевали по столам".³⁹ Эта отчужденность постоянно подчеркивается летописями настойчивым противопоставлением: князь - "люди", князь - горожане (кыяне, новгородцы и т.п.). Внешние признаки этой отчужденности бережно сохраняются в роду Рюриковичей. Среди них:

И если о приглашении Рюрика еще можно говорить как о случайном или даже легендарном эпизоде, то факт сознательного использования княжеской легитимности для утверждения законной власти в летописании зафиксирован точно - это 970 г.: "Святославъ посади Ярополка в Киеве, а Ольга в деревехъ. В се же время придоша людье ноугородьстии, просяще князя собе: "Аще не поидете к намъ, то налеземъ князя собе".⁴¹ В данном случае, как и во многих других, было использовано приглашение - одна из трех форм легитимации княжеской власти, действующая наряду с двумя другими - завоеванием и согласием. Ниже мы предлагаем более подробную характеристику этих трех форм.

Приглашение. Это самая "чистая" форма легитимации власти через обмен полномочиями. Наиболее часты упоминания о ней на севере Руси: новгородцы тщательно взращивали эту форму потестарных отношений. Но и на юге - в Киеве - ее можно различить сквозь княжескую апологетику. Присмотримся внимательнее к тому, как началась княжеская междоусобица среди сыновей Владимира:

И там, и там разговор о будущей власти ведут две или три стороны князь, дружина и горожане (в случае с Борисом - "вои" киевское ополчение, отправившееся в военный поход). Только если Святополк, раздавая подарки, добивается приглашения на отчий стол, то Борис получает прямое приглашение стать киевским приглашение это могло быть поддержано и остальными киевлянами. Эта же схема приглашения нового князя - силами городского ополчения - была воспроизведена и в 1068 г. при живом князем. Причем летописец недвусмысленно дает понять, что, но утерявшим доверия населения киевском князе Изяславе. Сопоставив эти два эпизода с наиболее явными случаями приглашения в XII в. (Владимира Мономаха в 1113 г.; Изяслава Давыдовича в 1154; Мстислава и Ярополка в 1174 - ростовцами и суздальцами после убийства Андрея Боголюбского), можно выделить некие общие черты действующей, по крайней мере, два столетия в южной и восточной Руси модели приглашения:

Последний тезис подводит нас к очевидной мысли, что приглашение было лишь одной из нескольких форм легитимации власти в рамках договора - "ряда" между князем и городской общиной. Наряду с ней использовались и другие, обозначаемые здесь как завоевание и согласие.