Полномочия. Уже при приглашении Рюрика были определены пределы его полномочий: судить "по праву", защищать землю от внешней опасности и получать за это дань. Отметим, что законодательство не входило в обязанности князя, зато международные отношения рассматривались как естественное продолжение его функции военачальника. Первым князем, расширившим сферу своей легитимности, был Олег. Он начал строить города-крепости для защиты подконтрольной ему территории. Позже. При Святославе, Владимире и его потомках, строительство новых городов стала одной из главных обязанностей и добродетелей князя. Княгиня Ольга раздвинула пределы легитимности великих князей, изменив веками действующий порядок сбора дани и предприняв первые меры по созданию налоговой системы. Владимир Святой включил в круг великокняжеских функций взаимоотношения государства и церкви. Наконец Ярослав Мудрый и его сыновья закрепили за княжеской властью сферу законодательства. В конечном виде набор княжеских полномочий (представленных в виде добродетелей) содержится в "Поучении" Владимира Мономаха:

Поскольку в IX - XI в. два процесса: формирование государства и "окняжение" славянских земель династией Рюриковичей происходили параллельно, то все вновь появляющиеся государственные функции автоматически входили в сферу легитимности князя, присваивались княжеской властью. При этом вырабатывалась процедура, при которой принятое князем решение могло (и должно было) быть принятым обществом. Определенный намек на процедуру - совещание с дружиной - содержится уже в ответе Святослава, на уговоры Ольги принять крещение: "Како азъ хочю инъ законъ прияти един? А Дружина моа сему смеятися начнуть".¹¹⁵

Процедура. А. А. Горский, проведя подробный анализ всех княжеских совещаний X в., отметил такую тенденцию: в начале века совещания проходят только с дружиной, затем, ближе к концу, в них принимают участие бояре-землевладельцы, а в наиболее серьезных случае совещание проходит в виде веча.¹¹⁶ Первым же великим князем, кто ввел в практику легитимного поведения постоянный совет не только с дружиной, но и с местной знатью, был, видимо, Владимир Святой. Очень показательно, в этом смысле, письмо Епископа Бруно Кверфуртского, который в 1007 г. проезжал через Русь, направляясь миссионером к половцам. Вот что он пишет о Владимире: "... он сам сопровождал меня с войском вплоть до крайнего предела своего царства (...). Он спрыгивает с коня на землю; я иду впереди со спутниками, он следует со своими старейшинами (курсив мой - К.С.) и мы выходим из ворот".¹¹⁷ Это сообщение полностью согласуется с тем, как в "Повести временных лет" описываются о совещания Владимира со "старцами градскими".¹¹⁸

Оба этих описания указывают на то, что, по крайней мере, начиная с Владимира, вторжение княжеской легитимности в новые сферы проходило с ведома и согласия представителей городских общин. Так было с выбором новой религии, так было и с первыми законодательными актами: Правда Ярослава появилось при явном давлении новгородцев; при утверждении Правды Ярославичей присутствовали представители городских общин Коснячко, Перенег, Микифор Киянин и Микула Чудин; устав же Владимира Мономаха князь утверждал вместе с дружиной и тысяцкими трех городов.¹¹⁹ В результате, к XII в. в общественном сознании сформировался образ власти, выражаемый формулой князь + советчики: "... князь не сам впадает в ошибку, но советчики его вводят. С хорошим советчиком совещаясь, князь высокого стола добудет, а с дурным советчиком и меньшего лишиться".¹²⁰ Одновременно возникает представление о легитимной ошибке - той, которую князь совершает не "со зла", а под влиянием "дурных советчиков". Проявления этого представления о легитимной ошибке можно найти в самых разных ситуациях:

Если судить по "Повести временных лет", то в число желательных (если не обязательных) советчиков уже со времен Владимира Святого вошли духовные лица. При этом наряду с обычным советом практиковалось еще и получение благословения. Один из ярких примеров, такого варианта легитимного поведения содержится в "Киево-Печерском патерике", в рассказе об игумене Антонии: "... когда умер великий князь Ярослав, принял власть сын его Изяслав и сел на великокняжеский стол, Антоний к тому времени прославился по русской земле. Князь же Изяслав, прослышав о жизни его, пришел к нему с дружиной своей, прося у него благословения и молитвы".¹²⁴ Так в полном виде сформировалась модель легитимного княжеского проведения по следующей схеме: замысел - совет - благословение - действие.

Рассмотрим по этой схеме фрагмент из "Повести" о великом князе Ростиславе Мстиславиче Смоленском:

"Сей треблаженный и святой князь Ростислав, сын Мстислав, внук Володимиров, Божиим повелением и Святой Богородицы и отца своего молитвою, приде первое в град Смоленск на княжение. И видя смоленскую церковь зависимою от Переславля, негодовал. И сдумал с боярами своими и с людьми и поставил епископа и церковь Святой Богородицы..."¹²⁵

Замысел здесь связан с вокняжением Ростислава в Смоленске и необходимостью подкрепить собственную легитимность возможностью благословения у собственного епископа. А пока он творит совет с дружиной и городской общиной, и обращаясь за благословением к отцу. В результате - легитимное действие, оспорить которое, по понятиям того времени, вряд ли возможно.

Легитимная формула. Объявление о принятом решении должно было выполнить ряд специфических задач управления:

И если первая функция предусматривала легализацию данного решения, то три последующие - его легитимизацию, обеспечение благоприятной реакции на него со стороны населения. Соответственно этому легитимная формула была достаточно сложна и состояла из нескольких частей. Поскольку складывалась такая формула в течение столетий, то каждая эпоха оставила свой отпечаток в одной из ее составных частей.

Первоначально, видимо, достаточно было указать титул, упомянуть всех субъектов властных отношений и сослаться на традицию "отцов и дедов", чтобы решение было вполне легитимным. Именно так выглядит легитимная формула в договорах первых князей с Византией. На начальной стадии выбора новой религии Владимиром Святославичем мотив "отеческой" традиции тоже выглядит основным, поскольку отказ признать ту или иную религию формулируется "от противного": "Руси есть веселие питье, не можем бес того быти" и "... отци наши сего не прияли суть".¹²⁶

Когда же Владимир принял первый церковный Устав, то легитимная формула предусматривала а) титул; б) нареченное имя; в) крестное имя; г) фиксацию принадлежности к правящему роду.¹²⁷ Причем последняя часть играет роль отсылки к традиционному порядку действий, перекликающуюся с тем как освящается деятельность Владимира уже после принятия христианства: "И живяше Володимеръ по устроению отню и дедню".¹²⁸ Очевидное противоречие языческого и христианского "устроений" не смущает летописца, точно также как и самого князя - преемственность традиций должна быть подчеркнута для сохранения легитимного права на отрицание тех же самых традиций. Поэтому легитимная формула включает автоматическую ссылку на "отеческую" традицию вне зависимости от характера действий власти. Чрезвычайно характерен, в этом отношении, пример с введением в 1137 г. князем Святославом Ольговичем нового новгородского Устава о церковной десятине:

В более развернутых формулах, в качестве дополнительных признаков легитимности данного решения вводились еще две части. Первая - ссылка на процедуру его принятия. Так, уже в Уставе Ярослава Мудрого говориться, что князь "сладил с митрополитом Ларионом".¹³¹ В ряде формул встречаются указания на совет с дружиной и представителями городских общин, как это было с Правдой Ярославичей и Уставом Владимира Мономаха. Вторая из новых частей формулы - Божье благословение - возможно, вытесняет прежнюю норму клятвы языческими богами, содержавшуюся в договорах с Византией.

В конечном счете, легитимная формула приобретает следующий вид: "Си аз, князь великий (1) Гавриил (2), нареченный Всеволод (3); самодержец (4); Мстиславец, внук Владимиров (5), властвующий всею Русскою землею, и властью новгородскою (6), и Божьим благословением (7) поставил есмь церковь..."¹³² Таким образом "краткая редакция" формулы предусматривает двойное указание на титул - традиционный (1) и новый (4); двойное указание на имя - крестное (2) и нареченное (3); указания на круг полномочий - (6), отеческую традицию - (5) и Божье благословение - (7).

В развернутом виде формула еще более многочастна: "Си аз, князь великий (1) Всеволод (2), нареченный в святом крещении крещении ИГФШЬ (3), правнук Игорев (4) и блаженная прабабы Олгы, нареченныя в святом крещении Елены (5) и матери Володимеровы (4), нареченного в святом крещении Василия (5), и от Фотия, патриарха цареградского, взяша первого митрополита Михаила Киеву, иже крести всю русскую землю (6). (...) и погадал есмь с владыкою (7), и с своею княгынею (8), и с воими боляры (9), и с десятью сочскыми, и с старостами (10) дал есмь суд и мерила..."¹³³ В этой развернутой формуле все ее составляющие, за исключением титула, строго "разведены" на две части:

Одновременно в каждой формуле можно выделить четыре типологически обязательных части:

Роль церкви в легитимации княжеской власти. Формальные признаки легитимации власти (или отдельных властных решений) посредством церковной санкции изложены выше. Среди них:

Но для нашей темы очень важно дать ответ и на такой вопрос: была ли церковная санкция обязательным элементом легитимации власти или ее задачи были исключительно декоративными? Ядро легитимности государственной власти формировалось в период язычества и, как справедливо отметил Я. Н. Щапов в начальный период истории Древней Руси "церковный акт вокняжения" отсутствовал.¹³⁴ В дальнейшем религиозные обряды оформляли переход власти от одного князя к другому, но были ли затребованы религиозные аргументы для объяснения существующей власти?

В отечественной литературе широко представлена точка зрения, согласно которой само принятие христианства Владимиром преследовал целью "укрепить центральную власть"¹³⁵ и соответственно придать большую легитимность стремлению великих князей к "единодержавству". Одну из первых попыток дать божественное обоснование этому стремлению видят в "Слове о законе и благодати" митрополита Иллариона.¹³⁶ Тезис о том, что "концепция власть от Бога в обобщенной формулировке была усвоена древнерусской политической мыслью" уже в XI в. ¹³⁷, сомнений не вызывает. Но остается вопрос, использовалась ли теория божественного происхождения власти или же она, как утверждает А. Лаушкин "долгое время находилась в идеологическом "резерве" русской политической мысли, появляясь лишь время от времени в памятниках церковно-учительской литературы"?¹³⁸ Другими словами, если митрополит Илларион использует теорию божественного происхождения власти, как пишет И. С. Чичуров "для религиозного обоснования наследования власти",¹³⁹ то кому это обоснование нужно: князю или Иллариону? Указанный автор приходит к выводу о том, что это нужно самому Иллариону, точно так же, как позже митрополиту Никифору, который в своих посланиях к Владимиру Мономаху "считал свои долгом обратить внимание князя на основное положение средневековой политической идеологии".¹⁴⁰

Действительно, в документе, содержащем развернутую программу княжеского управления - "Поучении" Владимира Мономаха концепции божественного происхождения власти нет. Вместо нее, как минимум дважды говориться об ответственности князя за порученный ему народ: "... и хрестьяных людей деля, колико бо сблюдъ по милости своей и по отни молитве от всех бедъ!", - и затем: "Аще ли кто васъ может иным услети, от Бога мьзды да чаеть и вечных благ насладиться".¹⁴¹ Эта концепция "божественного воздаяния" князю за его поступки по отношению к народу продолжена в программном документе XIII в. - "Наставлении" ("Наказе") тверского епископа Семена полоцкому князю Константину. В ответ на вопрос князя, заданный на пиру "Где будет тиун на том свете" епископ отвечал: "Где и князь!" И далее пояснял: ""Если князь хороший, богобоязненный, людей бережет, правду любит, то выбирает тиуном (...) человека доброго и богобоязненного (...). Тогда князь - в рай и тиун - в рай. Если же князь лишен страха Божия, христиан не бережет, сирот не милует и вдовиц не жалеет, то ставит тиуном или волостителем человека злого (...) тут и князь в ад, и тиун в ад!".¹⁴² Совсем иная точка представлена в древнерусском летописании, где торжествует идея "казней Господних", согласно которой народ может пострадать за неправедное поведение своих князей.¹⁴³ По сути, мы имеем две равноправные теории: а) князь заключает своего рода договор с Богом и получает воздаяние за точное выполнение этого договора, главнейший пункт которого - заботиться о порученном ему народе; б) князь ставиться богом владеть и управлять народом и народ же отвечает за все проступки князя. Первая теория явно ближе договорной легитимности и соответственно более понятна народу, вторая - более соответствует средневековому христианскому сознанию. Вероятнее всего они находились в состоянии постоянной скрытой борьбы, до тех пор пока "теория казней", а вместе с ней и концепция божественного происхождения власти не получили явного перевеса во времена ордынского ига. До тех пор, эта скрытая борьба была малоактуальной и значима была только для древнерусской ученой элиты.

Вечевая легитимность. При выделении княжеской легитимности в рамках договорной системы, возникает закономерный вопрос: в какой мере можно говорить о легитимности веча? А если таковая существует, то каковые ее признаки, сопоставимые с теми, что были выделены выше для потестарного образа князя. Буквальное прочтение скандинавских источников казалось бы заставляет говорить о первичной легитимности вечевых решений и вторичной - князя. Особенно характерно в этом отношении то место "Пряди об Эймунде", в котором варяжская дружина, ушедшая от Ярослава Мудрого, пытается поступить на службу полоцкому князю Брячиславу. "дайте мне срок посоветоваться с моими мужами, - отвечает Брячислав, - потому что они дают деньги, хотя выплачиваю их я".¹⁴⁴ (Понятно, что в "мужах, дающих деньги", нельзя видеть дружину Брячислава. Это либо вся городская община, либо ее аристократическая верхушка.) Но столь же буквальное прочтение ранних сведений "Повести временных лет" приведет к прямо противоположному выводу о первичности именно княжеской легитимности, поскольку там говориться о том, что именно Олег "устави варягомъ днь даяти от Новагорода гривенъ 300 на лето, мира деля..."¹⁴⁵

Можно ли согласовать данные этих двух источников? В рамках договорной легитимности, по-видимому, да, поскольку "ряд" - договор заключаемый между князем и городской общиной мог включать в себя "устав" - строго оговоренные суммы, предназначенные для выплат дружине и, возможно, в качестве откупного варягам-находникам. "Ряд", таким образом, становится той гранью за которой вечевая легитимность перетекает в легитимность княжескую. Для того, чтобы уточнить формы взаимодействия княжеской и вечевой легитимностью попробуем выделить правдоподобные случаи упоминания веча в "Повести временных лет", то есть такие описания которые не вызывают сомнений ни у самого летописца (который не оговаривает странность приводимого факта), ни у современников и близких потомков - читателей летописи.¹⁴⁶

К числу такого рода упоминаний мы относим следующие:

Как видим все случаи и явного и гипотетического веча касаются взаимоотношений города и князя. Никаких вопросов вне этих взаимоотношений вече не решает. При этом в трех (3, 6, 9) случаях из 13 город подвергается осаде со стороны иноземцев, причем в двух случаях князя нет в городе, а в одном - он не справился с главной своей задачей - отбить нападение. Еще семь (5, 7, 8, 10 - 13) случаев связаны с княжескими междоусобицами и вооруженной борьбой, в которой горожане играют активную роль. Восемь раз (1, 3, 4, 6, 9,10, 11, 13) на вече решался вопрос о посылке послов к своему или чужому князю, или к осаждающим город иноземцам. Одно из редких свидетельств, иностранных авторов, свидетельствующих о самостоятельной роли городских общин, содержится в "Хронике" магистра Вицентия Кадлубка. Говоря о попытке польского князя Казимира навязать в 1177 г. городу Берестье своего ставленника, князя Василко Ярополчича, о котором ходил слух, что он незаконнорожденный, хронист отмечает: "... горожане, считая недостойным, чтобы какой-то незаконнорожденный главенствовал над другими князьями, решительно взбунтовались, более всего возмущались вожди войска".¹⁵¹ Все это позволяет сделать два предварительных вывода. Первый - вечевая легитимность не пересекается с княжеской, действует либо одна, либо другая и никогда - обе вместе. Второй - вечевая легитимность может быть охарактеризован как "пульсирующая" - она действует короткий период времени, пока в городе нет постоянной власти князя. Другими словами вечевая легитимность "заполняет паузу", в то время когда князь по тем или иным причинам теряет свою легитимность и власть разрушается, теряя свою социальную опору. Следовательно, у вечевой легитимности две цели: а) заместить коллективным решением общины утраченную легитимность и б) как можно быстрее сформировать новую постоянную (княжескую) легитимность на основе одной из форм: завоевания-приглашения-согласия. В свое время Б. Д. Греков писал: "Вечевые собрания (...) вероятны в тех случаях, когда города, предоставленные собственной инициативе, оказывались в трудном положении".¹⁵² Мы бы согласились с этим с одним уточнением. Греков считал, что инициатива всегда находится у князя, и лишь внешние обстоятельства могут заставить его покинуть город или обратиться к вечу. По нашему же мнению городская община обладала правом выступить против князя и взять инициативу в формировании новой власти на себя.

Представленные выше примеры позволяют, пусть приблизительно, но выделить основные причины утраты князем легитимности, при которой необходимо либо ее подтвердить, либо формировать новую. Среди них:

Судя по сохранившимся в Повести временных лет описаниям веча, основной особенностью вечевой легитимности было то, что принятое на вече решение должно быть исполнено немедленно или оно потеряет свою силу. Рассмотрим два самых подробных описания вече, из которых одно исторично (Киевское - 1068 г.), а второе - в большой степени легендарно (Белгородское - 997 г.), но при этом не вызывает у летописца сомнений в том, что так могло быть. На вече в Киеве было решено послать послов к князю Изяславу Ярославичу с требованием: "... дай, княже, оружье и кони, и еще бьемся с ними",¹⁵³ - то есть с половцами. Причем это было единственное решение, принятое непосредственно на вече. Все остальные принимались уже "идоша с веча". Вече, как таковое закончилось, перейдя в стадию непосредственных действий, причем решения по каждому из них - пойти на двор Коснячко, затем на двор Брячислава, "высадить" дружину из поруба, разделиться на две части и т.д. - принимались уже по ходу разворачивавшихся событий. Легитимность веча, в этом случае, расслаивается на первичную и вторичную. Первичная (и наиболее часто встречающаяся в летописи) - послать послов к князю, то есть начать диалог между князем и городской общиной. Вторичная - дать санкцию на непосредственное народное действие, приводящее, в конечном счете, не только у к замене одного князя другим, но и к временному устранению власти как таковой (то есть к грабежам). Причем, в отличие от И. Я. Фроянова, считающего, что были грабежи узаконенные вечем,¹⁵⁴ мы рассматриваем их как следствие отсутствия легитимности, то есть временного установления беззакония, с чем вечу нужно было бороться. А единственный способ легитимной борьбы с беззаконием - утвердить у власти князя, неважно, нового или старого.

На вече в Белгороде мы наблюдаем такое же расслоение, но в несколько иной форме. Первое следствие вечевого собрания - послать послов к печенегам и заявить о сдаче города (начать диалог, но уже с противником). Второе - немедленно отменить принятое решение всенародным действием (то есть, нарушить существующую систему властных отношений). В летописном изложении это выглядит как обращение старца к старейшинам с просьбой отложить исполнение решения на три дня¹⁵⁵ и затем исполнение хитро задуманного плана всем населением города. Вече, таким образом, являлось легитимным органом управления в только в момент исполнения его решения и только до тех пор пока голос несогласных этим решением не был слышан. Именно поэтому вряд ли можно говорить о вечевом характере власти в древнерусских городах до XII в., когда в Новгороде произошли структурные изменения во властных структурах и вечевые органы власти были преобразованы из кризисных в постоянные.

Эволюция договорной легитимности. Договорная система формирования власти и соответствующие ей элементы легитимности, описанные выше, не что иное как общий принцип или идеальная модель, в соответствии с которой должны были строится отношения между князьями и городскими общинами. Но как всякий принцип он мог служить лишь ориентиром, а в реальной жизни ему сопутствовали постоянные отклонения, а порой и серьезные нарушения. Кроме того, новые реалии XI - XII вв. (сокращение завоевательной деятельности, "окняжение" славянских земель, появление многочисленной династии Рюриковичей, выделение слоя бояр-землевладельцев в качестве лидеров городских общин) должны были вступать в противоречие со сложившейся моделью. Естественно ожидать появления попыток изменить и усовершенствовать существующую форму легитимации власти. О такого рода попытках и пойдет сейчас речь.

Первым из ставших заметными в XI в. отклонений от общей модели стало "расслоение" практики завоевания-приглашения-согласия по географическому принципу. На севере и, прежде всего в Новгороде, постепенно, через несколько промежуточных стадий, утвердилось приглашение. Известной тяге новгородцев к самостоятельности способствовала и особая роль Новгорода в первых междоусобицах, и его удаленность от Дикого поля, и "периферийное" по отношению к интересам княжеской династии положение. Начало было положено еще при Святославе, когда экономический интерес к северным землям стал падать и новгородцам пришлось прибегнуть к угрозе: "Аще не поидете к намъ, то налеземъ князя собе",¹⁵⁶ - чтобы получить младшего сына великого князя. Это "сами добудем" впоследствии постоянно маячило перед глазами великих князей, как грозное предупреждение и воспоминание о тех временах, когда новгородцы "добывали" князей не только себе, но и Киеву. Окончание южных завоевательных походов возродило интерес киевских князей к Новгороду как крупнейшему центру балтийской торговли и в начале XI в. Ярослав Мудрый предпринял попытку установить систему правления, при которой старший сын великого князя был, "сидевший" в Новгороде был бы гарантом единства великокняжеской власти на юге и на севере.¹⁵⁷

Явный поворот к избранию князя городской общиной, а соответственно и к приглашению, как основной форме легитимации власти, наметился в 1095 г. Новгородцы отказали признать над собой власть Давыда Святославича и пригласили из Ростова старшего сына Владимира Мономаха Мстислава.¹⁵⁸ Следующим шагом в утверждении приглашения, как единственно возможной форме легитимации князя в Новгороде стал отказ новгородцев подчиниться решению княжеского съезда и принять к себе вместо Мстислава сына великого князя Святополка. "Аще ли 2 главе имееть сынъ твой, - сказали послы новгородцев Святополку, - то пошли й; а сего ны далъ Всеволодъ, а въскормили есмы собе князя".¹⁵⁹ Прошло еще чуть больше тридцати лет и новгородцы почувствовали себя вправе не только отказать сыну Мстислава в праве на власть, но и посадить его под арест, до приезда нового, приглашенного ими князя - Святослава Ольговича. В междоусобных войнах середины - второй половины XII в. новгородцы, поддерживая то одного, то другого князя окончательно закрепили за собой право на приглашение, сформировав собственную модификацию договорной модели легитимации власти. "Так ведь жили новгородцы, - писал древний автор, - землям, которые Бог даровал, владели по своей воле и князя у себя держали по своему выбору".¹⁶⁰

На западе - в Полоцкой земле - традиция согласия (прерываемая в середине XI и второй четверти XII вв. завоеванием), позволила сформироваться самостоятельной ветви династии потомков Изяслава Владимировича.

На юге и востоке страны все большее распространение получало завоевание. Собственно говоря, начиная с Владимира Святославича и вплоть до Андрея Боголюбского, только в одном поколении завоевание не было использовано хотя бы раз, для утверждения власти великого князя в Киеве - это поколение внуков Ярослава Мудрого. Благодаря уникальному политическому дарованию Владимира Мономаха власть в Киеве была передана по согласию Святополку Изяславичу и затем, по приглашению отошла самому Мономаху. Однако именно в этом поколении развернулась отчаянная борьба за передел столов на всем гигантском пространстве Южной и Восточной Руси: от Владимира Волынского до Ростова и Мурома.

Одновременно с этим первым отклонением, от общей модели, все более отчетливым становилось и другое - наметившийся дисбаланс между двумя сторонами договорных отношений. Богатые и могущественные города считали себя вправе, передавая князьям власть, контролировать их и вмешиваться в их действия, если считали их недостаточно разумными. Таким вмешательством были уже упомянутый выше эпизод 1097 г, когда киевляне взяли на себя функцию посредников в княжеской междоусобице и послали к Владимиру Мономаху, двигавшемуся с войском на Святополка Изяславича митрополита и вдову Всеволода, отца Мономаха с призывом: "Молимся, княже, тобе и братома твоима, не мозете погубити Русьскей земли".¹⁶¹

Еще один яркий пример новых взаимоотношений между князьями и представителями земель - старшими или большими боярами - привел Б. А. Рыбаков. Это целый трактат, в который превращена речь "мудрейшего из бояр" князя Юрия Долгорукого - Громилы, отказавшего, вместе с другими боярами, в поддержке собственному князю, собравшемуся в 1148 г. с походом на Киев. Противоречия между князьями и "земским боярством", о которых пишет Б. А. Рыбаков, ссылаясь на этот и другие примеры,^{http://history.machaon.ru/all/number_01/diskussi/1_print/index.html}