(Работа выполнена при поддержке РГНФ (проект № 06-01-91104а/У).
Пузанов В.В.
Древнерусское общество не являлось ни «классовым», ни «сословным». Однако оно, несомненно, было стратифицированным. Более того – для Древней Руси характерна не только социальная иерархия, но и иерархия князей, общин, территорий и этнических групп. Эта иерархичность начала формироваться уже в ходе славянского расселения в Восточной Европе. Но наиболее важные, системообразующие ее элементы выкристаллизовались, видимо, в конце IX – начале XI в. – когда закладывались основы древнерусской государственности и народности1 . Естественно, что такая многовекторная иерархичность не могла не отразиться на процессе формирования правящей элиты, механизме и особенностях воздействия на него этнокультурного фактора. В настоящем сообщении мы коснемся лишь одного из аспектов сложной и многогранной проблемы – восприятия составителем «Повести временных лет» (далее – ПВЛ) процессов формирования древнерусской правящей элиты в контексте этнокультурного взаимодействия на полиэтничном пространстве Восточной Европы IX – начала XI вв.2
Для обозначения представителей высшей правящей элиты некняжеского происхождения в ПВЛ использовались два основных термина – бояре/боляре и мужи. Термин бояре/боляре, судя по всему, был книжного происхождения и «до начала XII в. не связан с обозначением представителей конкретных общественных групп». Собственные же, оригинальные названия высшей господствующей элиты в X–XI вв., вероятно, «складывались вокруг терминов “мужи”–“мужи князя”»3. 
«Мужь» – «древнейшее название взрослого мужчины», употребляется в разных значениях4 . Несмотря на то, что и «человекъ» и «мужь» обозначают «человека в противопоставлении зверю, животному», между ними были и существенные различия5 . Одно из них – социальное: «муж всегда противопоставлен холопу, рабу, тогда как человеком могут назвать и холопа»6 . В ПВЛ понятие муж применяются в нескольких значениях. Пожалуй, наиболее распространенным являются мужчина и муж (супруг)7 . Кроме того, в зависимости от принадлежности к той или иной социальной и даже этнической среде, в текстах дается «качественная характеристика» мужа. Нас собственно, она и интересует в первую очередь, помогая пролить свет на восприятие летописцем иерархии элит и факторов ее определяющих. Впервые такая «качественная характеристика» применяется летописцем в отношении полян, которые, если верить ему, «бяху мужи мудри и смыслени»8 . После «призвания варягов», а, следовательно, вокняжения рода Рюриковичей на страницах ПВЛ появляется «муж» в новом значении – княжий, княжеский9 . Показательно, что «мужи» могут быть только у Рюриковичей (княжие), да еще у византийского императора (т.е., «царевы», «царские»)10 . Таковых нет ни у полянских Кия с братьями, ни у древлянского Мала, ни у князей других восточнославянских племенных объединений. Подобное отношение летописца можно было бы объяснить тем, что у восточнославянских князей, как представляется, не было постоянных дружин11 . Однако и относительно варягов Аскольда и Дира, у которых дружины должны быть были по определению (исходя из скандинавских традиций), ни дружины12 , ни мужи не упоминаются. Что тоже понятно, ведь для летописца Аскольд и Дир «неста князя, ни рода княжа»13 , более того «не племени» Рюрикова, а мужи его, бояре14 . Иными словами, они сами княжие мужи, не по чину вокняжившиеся. Тем не менее, собственно мужи, и даже не простые, как увидим ниже, имелись и у полян, и у древлян, и у хазар и печенегов… Но княжих мужей у них летописец не знает (либо сознательно не замечает?).
Среди княжих мужей также существует градация по качественным признакам. Из общей массы летописцем выделяются «мужи добры и смыслены»15 . Понятия «нарочитые»16 и «лучшие» в отношении княжих мужей не применяются. Зато упоминаются по разу мужи «лепшие»17 и «великие»18 .
Таким образом, важнейшими отличительными качественными характеристиками для «мужей» принадлежавших к высшей правящей элите являлись «добры и смыслены». Эти качества, видимо, являются отличительными признаками знатности, что в какой-то мере сближает таких мужей с князьями, причем не только Рюриковичами19 , но и иностранными20 , и, отчасти, видимо, князьми союзов племен21 . Однако сочетание «добры и смыслены» для характеристики князей не употребляется. Это обстоятельство можно объяснить следующим образом. Понятие «добрыи» многогранно22 и употребляется в ПВЛ в разных значениях. Но как средство качественной характеристики оно менее выразительно и «элитно», чем «смыслены» и «мудры». «Добрыми» могут быть не только мужи23 , но и жены (супруга)24 , девицы25 и старцы26 , пастыри27 , гости28 , просто люди (человеци)29 . «Доброй» может быть старость30 , и в целом жизнь31 . (Летописец также использует оппозиции добрые–злые32 , доброе–злое33 ). «Добрыми», а следовательно и не добрыми, могут быть знаменья34 , мысли (помыслы, замыслы)35 , честь (почести)36 и даже дань37 . Летописец может применить понятие «доброе» в высоком смысле38 , и в весьма приземленном39 . Немаловажно отметить, что понятие «добрыи» может употребляется в переносном смысле и явно в издевательском тоне40 , чего нельзя сказать о применении понятий «смыслены» и «мудры». Неудивительно поэтому, что «добрыи» не прилагается к князьям41 . Правда, рассматриваемое понятие используется в отношении Ольги, но только для характеристики ее красоты: византийский император «видевъ ю добру [выделено мною. – В.П.] сущю зело лицемъ и смыслену, оудививъся царь разуму ея»42 . При этом, констатация телесной красоты княгини подчеркивает ее женскую сущность, тогда как указание на необычайные смысленость и разум – суть более элитарные качества, выделяющие Ольгу не только на фоне женщин, но и мужей («яже бе мудреиши всех человекъ»43 ).
«Смысленость» и «мудрость» близки по значению. Однако, с точки зрения летописца, мудрость – более элитное качество. Помимо упомянутых мужей-полян44 , данное определение дважды прилагается к Соломону45 , по одному разу – Владимиру и Ольге. В качестве оппозиции мудрости противопоставляется невегласство (невежество). При этом мудрость не спасает от греха и погибели, как в ситуации с Соломоном, тогда как невеголосъ (случай с Владимиром) может обрести спасение46 . Впрочем, невегласство Владимира, скорее всего, означало, с точки зрения летописца, не отсутствие мудрости, а его неприобщенность в тот момент к христианству. В мудрости же своего князя-крестителя, даже в языческом сотоянии, книжник, видимо, нисколько не сомневался, вложив в уста болгарских послов знаменательное обращение: «Яко ты князь еси мудръ и смысленъ»47 . Ни один князь, ни один человек, не удостоен летописцем такой характеристики. Исключение, опять же, составляет Ольга, которую летописец называет и мудрой48 , и смысленой49 , однако употребляет данные понятия порознь.
Не случайно, видимо, только к полянам употребляется понятие «мужи мудри и смыслени». Учитывая характер отношения Владимира к варягам и полянам50 , в этом можно увидеть не только показатель высокой степени престижности принадлежности к полянам (выше, чем к варягам) и, прежде всего, к киевской общине (ведь от тех мудрых и смысленых полян, «есть Поляне в Киеве и до сего дне»51 ), но и определенный символизм: во главе мудрых и смысленых полян мудрый и смысленый князь, а вместе они – во главе Руси (не случайно и «поляне, яже ныне зовомая Русь»52 ). О мудрости и смысленности князя (да и киевлян/полян) свидетельствует, как увидим, и осознанный выбор веры.
Уже из вышесказанного следует, что «смысление» и «мудрость» качества не только социальные, но и этнические. Показательно, что «смыслени» и «мудри» летописец применяет для характеристики всех представителей полянской общности («бяху мужи мудри и смыслени»)53 , тем самым выделяя полян особо из всех других славянских и неславянских этносов, и придавая понятиям «смыслени» и «мудри» «племенное качество» (т.е., качество свойственное этносу). Может создаться впечатление, что определенные элитарные качества, свойственные социальной элите, переносятся на всю этнополитическую общность – «полян». Но это впечатление, видимо, обманчиво. Для летописца, судя по всему, элитарные «этнические качества» полян, отличающие их от других этнических общностей, возвышающие над ними, первичны, врожденны и естественны. Эта особенность полян особо наглядно проявляется при сопоставлении с другим, отмеченным элитными качествами этносе – варягами. В отношении последних употребляется даже больше (по количеству, но не качеству) престижных эпитетов, чем в отношении полян: Владимир «…изъбра от нихъ [варягов. – В.П. ] мужа добры и смыслены и храбъры, и раздая имъ грады. Прочии же идоша Цесарюград…»54 . Однако здесь «добры и смыслены и храбъры» – личные качества отобранных Владимиром мужей, а не племенные качества варягов в целом. Показательно, что автор ПВЛ несколько снижает элитарность эпитетов, прилагаемых к варягам по сравнению с Н1Л, в которой читается: «И избра от них мужи добры и храбры и мудры…»55 .
Понятие «мудры» применяется в ПВЛ и к мужам византийского императора56 , что также, видимо, свидетельствует о высокой престижности принадлежности к данной этнополитической общности57.
Показательно, что в ПВЛ, равно как и в Н1Л ни «мудры», ни «смыслены» не применяются в отношении элиты восточнославянских племенных союзов. Для характеристики последней характерно употребление словосочетаний «лучьшие» и «нарочитые» мужи58 . При этом, с точки зрения автора ПВЛ, «нарочитые» мужи стояли выше «лучьших». Это следует, например, из рассказа о мести Ольги древлянам за Игоря. Так, после того как «послаша Деревляне лучьшие мужи числом 20»59 , Ольга выдвигает следующее требование: «…Да аще мя просити право, то пришлите мужа нарочиты, да в велице чти приду за вашь князь… Се слышавшее Деревляне собрашася лучьшие мужи, иже дерьжаху Деревьску землю и послаша по ню»60 . Следовательно, «лучьшие» и «нарочитые» мужи не одно и тоже. «Нарочитые» здесь каким-то образом связаны с управлением, это не просто «лучьшие», а «лучьшие…, иже дерьжаху Деревьску землю». Кто это были? Князья племен, входивших в состав древлянского племенного союза, подчинявшиеся Малу? Представители совета старейшин древлянского союза племен? Представители княжеских родов? Нобилитета? Вряд ли на этот вопрос можно дать исчерпывающий ответ.
Возможно, в какой-то мере ситуацию проясняют летописные известия, связанные с деятельностью Владимира. Так, задумав построить порубежные города, он «…поча нарубати муже лучьшие [выделено нами. – В.П.] от Словень и от Кривичь, и от Чюди, и от Вятичь, и от сихъ насели грады…»61 . Вряд ли здесь речь шла о родоплеменной знати62 . Скорее всего, Владимир отбирал лучших воинов. Иными словами, «муже лучьшие» это те, кто обладает определенными личными качествами. В данном случае – хорошие воины63 . Другой пример. Владимир, «оустави въ гриднице пиръ творити и приходити боляром и гридем, и съцьскымъ, и десяцьскым, и нарочитымъ мужем [выделено нами. – В.П.] при князи и безъ князя»64 . Отсюда, кажется, следует, что нарочитые не входили в княжескую администрацию, а следовательно, вероятнее всего, являлись представителями или реликтами родо-племенной знати, в данном случае – полянского нобилитета. Таким образом, «лучьшие мужи» – люди, добившиеся социального положения своими личными достоинствами, а «нарочитые» – приобретшие достоинство по рождению?
В этой связи интересны параллельные места в ПВЛ и Н1Л о событиях 1015 г., в частности, об избиении новгородцами приведенных по приказу Ярослава Владимировича варягов и о последовавшей затем мести князя горожанам. В ПВЛ речь идет о том, что Ярослав подверг избиению нарочитых мужей («позва к собе нарочитые мужи, иже бяху иссекли варягы [и] обольстивъ и иссече»65 ). В Н1Л «нарочитым мужам» ПВЛ соответствуют «вои славны тысяща» («И се слышавъ, князь Ярославъ разгневася на гражаны, и собра вои славны тысящу, и, обольстивъ ихъ, исече…»66 ). Вряд ли в последнем случае речь шла о тысяче погубленных воинов. Скорее всего, здесь имелись ввиду те, кто держал новгородскую военную организацию – «тысячу»67 . В таком случае, в числе таковых могли быть сотские и десятские. Следует ли из этого, что в одном случае сотские и десятские могли включаться в число «нарочитых» (как в последнем случае), а могли и не включаться (как в вышеописанном эпизоде с распоряжением князя Владимира)? Как бы там ни было, Ярослав, скорее всего, «избил» именно тех новгородцев, которые, перефразируя выражение в отношении древлян, «дерьжаху» Новгород.
Нельзя исключать еще одной возможности – приема гиперболизации, допущенной летописцем в фольклорном, так сказать, стиле. «Тысяча» в таком случае – просто много. Тем самым подчеркивалось не только значительное количество жертв княжеского произвола, но и усиливался драматизм ситуации, еще больше подчеркивающийся последовавшим затем раскаянием князя и незлопамятностью новгородцев.
Впрочем, прилагательное «нарочитый» имело достаточно много значений68 . Вполне вероятно, что к началу ведения летописания понятие «нарочитый муж» уже утратило первоначальный социальный смысл, и могло применяться летописцем достаточно произвольно, тем более что понятия «нарочитый» и «лучший» близки по смыслу.
Такая «качественная» градация, проводимая в ПВЛ на социальном и этническом уровнях, достаточно прозрачна. Понятия «добры», «мудры» и «смыслены» в том виде, в котором применяются, обладают не только ярко выраженной позитивной семантикой, но и, если так можно выразиться, «абсолютным», «безотносительным» качеством. Тогда как «лучшие» и «нарочитые» – качества относительные. Можно, например, быть «лучшим» и среди живших «звериным образом» «племен», и даже среди печенегов, откровенно находящихся внизу на выстраиваемой летописцем «этнической лестнице» престижа69 . С этой точки зрения даже у заведомо непристижных этнополитических общностей могли быть свои «лучшие» и «нарочитые». Но среди них не могло быть «добрых», «смысленых» и, тем более, «мудрых».
Раз имелись мужи «смыслены», следовательно, по логике вещей, должны были иметься и «несмыслены». Однако таковые упоминаются в ПВЛ только применительно к периоду конца XI в.70 Это неудивительно, ведь и летописец, и общество в целом, идеализировали древность, эпоху «древних князей». Особенно наглядно это прослеживается при анализе использования летописцем эпитета «храбрый», также имевшего элитарную семантику. Таковой употребляется в Лаврентьевском списке ПВЛ всего несколько раз в отношении: 1) жен гилий, занимающихся мужскими делами и повелевающих своими мужьями71 ; 2) воев, собранных Ольгой и Игорем для похода на древлян72 ; 3) воев Святослава73 ; 4) князя Мстислава Владимировича74 . Помимо этого «храбрый» присутствует в цитате из Святого писания (Ис. 3, 1–2)75 . В Ипатьевском своде, наряду с вышеприведенными вариантами, «храбрыми» названы князь Святослав76 и мужи-варяги, которых избрал Владимир себе на службу и которым раздал грады77 . Таким образом, эпитет «храбрый», относительно Руси, применяется только дважды к войску Святослава, дважды к князьям и один раз к княжим мужам варяжского происхождения. «Храбрый» – не просто мужское78 , но сугубо воинское качество. Причем летописец использует данное понятие для характеристики героев далекой старины, легендарной эпохи «первых князей». Характерен и подбор самих князей с качественными характеристиками «храбрый» – Святослав и Мстислав. Оба – олицетворение воинской доблести, идеал князя-воина, чьи подвиги поросли преданиями и легендами. Один раз упоминается «храбрьство/хоробрьство» в связи с событиями, последовавшими после ослепления Василька Теребовльского, но опять же применительно к древним князьям79 . Здесь противопоставляются «древние» князья, «собравшие» Русскую землю и покорившие ей другие земли, и князья «нынешние», которые усобицами губят Русскую землю.
Несколько по иному, но с еще большим уклоном в древность, расставлены акценты в Н1Л. В ней помимо Святослава, его воев80 , варягов, отобранных Владимиром81 «храбрыми» названы Игорь и Олег82 .
В последствии функциональное разделение обязанностей приведет к дифференциации дружины на «бояр думающих» и «мужей хоробствующих»83 . В рассматриваемое же время можно отметить только естественную дифференциацию сюжетов (связанных с принятием мудрых решений и с воинскими подвигами), но, видимо, не самих функций. Показательно, что тема подвига у летописца не является выраженной. И хотя у него имеется красочный рассказ о Святославе, сюжетов с реальными единоборствами всего два: отрока с печенежином и Мстислава с Редедей. То ли наша дружинная среда была бедна на предания, то ли летописца они особенно не интересовали84 .
Таким образом, именно благоразумие, ум и мудрость, в представлении летописца являются главными отличительными чертами представителей высшей правящей «элиты» формировавшегося древнерусского государства. Это их главные «социальные качества», позволяющие выполнять соответствующие функции. Показательно, что именно эти качества, в представлении летописца и, если верить летописи, общества, способствовали тому, что Русь, осознанно, приняла христианство. Так, Владимир, приняв сердцем рассказ греческого философа, решил все таки проверить на деле какая вера лучше: «Володимеръ же положи на сердци своемъ, рекъ пожду и еще мало, хотя испытати о всех верах»85 . Но прежде он, как и подобает «мудрому и смысленому» князю созвал вече86 на котором поведал о миссионерских посольствах и спросил совета у бояр и старцев градских: «…И рече имъ: “Cе приходиша ко мне Болгаре, рькуще прими законъ нашь, посемь же приходиша Немци и ти хвалях законъ свои. По сихъ придоша жидове. Се же послеже придоша Грьци, хуляше вси законы, свои же хваляше… Да что оума придасте, что отвещаете”. И реша бояре и старци: “Веси княже, яко своего никтоже не хулить, но хвалить. Аще хощеши испытати гораздо, то имаше оу собе мужи, пославъ испытая когождо их службу…”. И быс люба речь князю и всемъ людемъ»87 . Таким образом, бояре и старци градские предложили князю то решение, до которого он уже сам раньше их додумался (и это понятно, князь то мудрее и смысленее всех). Естественно, что для столь ответственного задания как «испытание вер» «избраша мужи добры и смыслены» которые воочию на местах, ознакомившись с верами, убедились в превосходстве православия, о чем и поведали по возвращении князю и боярам. Последние одобрили такие предпочтения, сославшись на авторитет княгини Ольги: «Аще бы лихъ законъ Гречьскии, то не бы баба твоя прияла Ольга, яже бе мудреиши всех человекъ»88 .
Таким образом, замыкается кольцевая композиция: решение исходит от князя, независимо подтверждается боярами и старцами градскими, проверяется мужами «добры и смыслены» и освящается авторитетом «мудрейшей из людей», первой княгини-христианки Ольги, выступающей здесь в качестве своеобразной внешней санкции. Однако, подтвердив мудрость принятого князем решения авторитетом его мудрой бабки, бояре предоставили право последнего выбора самому Владимиру: «Отвещавъ же Володимеръ, рех: “Идемъ крещенье приимемъ?” Они же рекоша: “Где ти любо”»89 . И далее Владимир все осуществляет опять же осмыслено: идет на Корсунь и диктует Константинополю свои условия. Взяв город, он требует у императоров Василия и Константина руки их сестры. На брошенный ему последними упрек, что, де, не может христианка выйти замуж за язычника, Владимир заявляет: «Яко азъ крещюся, яко испытахъ преже сихъ днии законъ вашь, и есть ми любо вера ваша и служенье»90 . Иными словами, князь подчеркивает, что он крестится, но не потому, что недостойно христианке выйти замуж за него – язычника, а потому, что «испытал» греческую веру и она ему люба. Вскоре Господь явил князю чудо с ослеплением и прозрением (наступившим после того, как князь принял святое крещение), тем самым явил свою силу и окончательно убедил князя и его дружину в том, сколь и воистину «великъ Богъ… хрестеянескъ»91 . Таким образом, здесь все «смыслено» и «мудро», с одной стороны, и все предопределено – с другой92 .
Характерно, что и сам народ принял христианство вполне осмысленно, здраво рассудив, что если бы это было плохо, то князь и бояре не приняли бы крещения93 . Таким образом, народ верит в мудрость и особую избранность «элиты», главным свойством которой является умение правильно принимать решения на общую пользу и тем самым, в свою очередь и на своем уровне, тоже демонстрирует «элитарные» качества – «смысление» и «мудрость». Как здесь не вспомнить о предках этих здраво рассудивших киевлян, «мудрых и смысленых» полянах.
Показательно, что «правильность» принимаемого решения об «испытании вер» была предопределена изначально, начиная с принятия решения князем. Тем не менее, и сам князь, и бояре, и мужи «добры и смыслены», и «людье», продолжают «играть» заданную «роль» до конца. А где же Божественная воля? Она, конечно же, прослеживается за всей этой «предопределенностью». Но «правила жанра» требуют осязаемого изъявления воли Господней, своеобразного Божьего благословения и акту крещения Руси, и самой вере православной («греческой»). И такое волеизъявление и проявляется в акте «ослепления-исцеления» Владимира.
Таким образом, из рассмотренных выше понятий, характеризующих «элитные качества» особо маркирующим является «смыслени», как наиболее часто употребляемое и как наиболее важное для выполнения правящих функций («мудрые/мудрый», все-таки, более книжное). Характерно, что оно применяется только в отношении полян и отдельных княжих мужей – представителей высшей правящей элиты формирующегося Древнерусского государства. Ни другие этнические общности, ни их отдельных представителей летописец «смыслеными» не называет, за исключением упоминавшихся польского короля Болеслава94 и принятых Владимиром на службу варягов. Исключение, оказанное Болеславу, можно объяснить как его королевским достоинством, которое, в общем то, надэтнично95 , так и его особыми личными качествами, особой, свойственной ему «удачей», в чем русские имели возможности убедиться на собственном опыте. В отношении варягов возможны два объяснения. Во-первых, речь идет именно об отобранных Владимиром варягах. Поэтому летописец мог их характеризовать уже как представителей высшей русской правящей элиты, а не как лучших представителей варяжского племени. Во-вторых, давно замечено, что при составлении средневековых генеалогий принадлежность к варяжским предкам являлась престижной96 . Однако еще более престижной являлась принадлежность к варягам-руси, из которой то изначально и выходила основная масса правящей элиты. Не случайно летописец создал свой конструкт варяжской руси, отличающий ее от остальных варягов, и попытался, через представления о родоначальнике, генетически связать с этой русью и полян/киевлян, и новгородцев (словен ильменских)97 – представителей двух наиболее значимых для летописца восточнославянских этнополитических образований. Тем самым, фактически, решалась проблема идентификации уже собственно славянской руси времени составления летописи: «поляне, яже ныне зовомая Русь»98 ; «[и] беша оу него Варязи и Словении и прочи прозвашася Русью»99 .